Косые тени далекой земли - Го Осака

К тому времени отец мой, Сохэй, уже умер, но мачеха, Сино, и мой ныне покойный муж, Кёскэ, были живы. Моей дочери от Кёскэ, Мисаки, тогда было пять лет. Я никак не могла принять Кадзуми в мою семью. Поэтому я представила ее как дочь моих благодетелей и устроила все так, чтобы я смогла поддерживать ее, не включая при этом в семейный круг.

Меня очень огорчило, когда Кадзуми объявила, что хочет открыть бар, и я старалась, как могла, отговорить ее.

Ведь в каком-то смысле именно алкоголь и искалечил мне жизнь. Как же я могла на это согласиться?

Но в конце концов я сдалась на уговоры Кадзуми, для которой открытие бара было первым шагом к финансовой независимости. Взяв с нее слово не прикасаться к спиртному во время работы в баре, я скрепя сердце снабдила ее необходимым капиталом.

Только подумай, какую злую шутку сыграла со мной судьба! После всех мук, которые мне пришлось перетерпеть, чтобы избавиться от власти спиртного, я помогала своей родной дочери открыть бар!

Если бы ты знал, какое облегчение я почувствовала, когда Кадзуми рассказала мне, что будет жить вместе с твоим отцом! Она устроила мне встречу с ним, и я с первого взгляда поняла, что с этим человеком Кадзуми найдет свое счастье.

Меня печалит то, что они так и не отпраздновали свою свадьбу как подобает.

И, главное, я не могу простить себе, что способствовала ее смерти: напившись, она захлебнулась в ванне. Как проклинала я себя, когда услышала об этом от твоего отца! Ведь на самом деле виновата моя кровь, кровь алкоголички…

Я лелеяла в сердце тщетную надежду, что когда-нибудь смогу открыться перед ней, назвать ее дочкой… Почему мне довелось пережить своего собственного ребенка?

Мои муки немного облегчило то, что она оставила мне тебя. Ведь мне удалось сделать для тебя хотя бы частично то, что я не успела сделать для нее…

За окном рассвет. Я и не заметила, как быстро пролетела ночь.

Прости, что письмо получилось таким длинным. Я хотела бы написать еще многое, но, пожалуй, пора поставить точку.

Закончив письмо, я выпью.

Я не притрагивалась к алкоголю уже целых пятьдесят лет. Интересно, какой у него вкус? Я выпью столько, сколько смогу. Затем приму снотворное.

Надеюсь, мне удастся умереть. Умереть той смертью, которой я только и заслуживаю.

Напоследок хочу, чтобы ты знал: тебя ждет подарок – от бабушки внуку. Что это – поймешь потом. И прошу тебя, не отказывайся: мне совершенно необходимо, чтобы ты принял его.

Эти тридцать лет ты заменял мне Кадзуми. Ты был единственной опорой в моей жизни. Я хочу поблагодарить тебя за это.

Спасибо тебе. И прощай».

Рюмон встал, подошел к раковине и ополоснул лицо.

Некоторое время он стоял неподвижно, прижав полотенце к лицу, давая себе время успокоиться.

Принимать снотворное ей уже не понадобилось. Она едва успела выпить полбутылки где-то припрятанной текилы мексиканского производства, когда инфаркт свалил ее с ног.

Причину инфаркта не оглашали, и узнал ее Рюмон уже после своего возвращения в Японию, от отца.

Рюмон вложил письмо обратно в конверт. Затем спрятал конверт вместе с блокнотом в бумажный пакет. И только кулон положил в карман пижамы.

Открылась дверь, и вошел Сабуро.

Присев на стул, он самым будничным тоном проговорил:

– Ну, как на душе у человека, нашедшего свою бабушку?

Рюмон, вздрогнув, посмотрел отцу в глаза.

В лондонской больнице Рюмон познакомил отца с Гильермо. Сабуро также встречался и с женой Гильермо Леонорой и с его сыном Дональдом. Тем не менее, подумав о будущем семьи Гринов, Рюмон решил не говорить отцу о том, что его мать была дочерью Гильермо и Кивако.

Разумеется, Грины тоже не стали распространяться об этом. У Гильермо не было ни малейшего желания возвращаться в Японию, и он твердо решил дожить свою жизнь в Англии.

Таким образом, Сабуро не знал, что Гильермо был дедом Рюмона, и считал его всего лишь тем японским добровольцем, которого его сын отыскал, выполняя рабочее задание.

И вдруг Сабуро заявляет, что Кивако – бабушка Рюмона.

– Ты что, письмо читал, что ли? – рассердившись, спросил его Рюмон.

Сабуро усмехнулся:

– Ну вот еще, стану я читать чужие письма. Я просто догадался. Я все эти тридцать пять лет наблюдал со стороны, как Кивако держится с Кадзуми и с тобой. И вывод мог быть только один. То же самое и с Гильермо – наверняка ты здорово ошарашил старика, когда наконец вышел на него. Потому-то я тогда тебе по телефону и посоветовал не особенно копаться в прошлом.

Эпилог

Декабрьский ветер развевал полы пальто.

Рюмон Дзиро пересек площадь перед Маруноути – северным выходом токийского вокзала – и вошел в парадный вход агентства Това Цусин. Никуда не сворачивая, поднялся на пятый этаж и направился к кабинету директора.

Молоденькая секретарша, избегая его взгляда, молча показала на дверь кабинета.

Он вошел внутрь. Сидевший на кушетке Кайба Рэндзо встал и холодно поприветствовал его.

– Рад видеть тебя живым и здоровым. Присаживайся.

Живым и здоровым? Неужто у него не нашлось более сердечных слов для сотрудника, который вернулся из командировки с исполосованным рукой убийцы животом?

Рюмон молча кивнул.

Кайба сухим тоном проговорил:

– Твоя просьба об увольнении, с которой ты обратился ко мне тогда по телефону, удовлетворена. Заявление на бланке установленного образца можешь подать потом.

– Я уже знаю, что вы удовлетворили мою просьбу. Из лондонского отделения никто, кроме Фукай, не пришел проведать меня в больнице. Но я бы попросил вас не держать на Фукай за это зла – мы с ним одновременно поступили на службу в фирму, и пришел он ко мне только ради старой дружбы.

Почуяв иронию, Кайба побагровел.

Рюмон заметил, что директор заметно нервничает.

– Мне нужно сказать тебе пару слов насчет Кабуки Тикако. Мы не успели договорить с тобой в тот раз, когда я звонил в Мадрид.

– Я же сказал вам, что в оправданиях нужды нет.

– Я хочу объяснить тебе свои поступки, а не оправдать их.

– Я не хочу слышать ни оправданий, ни объяснений. Скажу вам одно: если вы действительно любили ее, вам не следовало втягивать ее в разные грязные интриги.

Кайба машинально переспросил:

– Втягивать? В интриги?

– Именно. Я знаю всю подоплеку этой истории. Знаю, что вы тайком прочитали личный блокнот председателя Кайба. Что решили придать ее прошлое огласке, стараясь не пачкать при этом рук. Что для этого вы использовали Кабуки Тикако и устроили так, чтобы она подбросила мне приманку и я бы сам вызвался съездить в Испанию собрать материал.

Кайба долго смотрел на Рюмона напряженным взглядом.

– Даже если и так, – тихо проговорил он, – доказать-то ты ничего не сможешь, не так ли?

– Ничего доказывать я не собираюсь, да и необходимости в этом тоже не вижу. Я не понимаю одного: зачем вы вообще пошли на все эти хитрости, чтобы именно сейчас сместить председателя с ее места. Она была уже в летах, немного терпения, и власть сама перешла бы к вам в руки.

Кайба встал и взад-вперед прошелся по комнате, что выглядело несколько театрально. Затем остановился и, наставив на Рюмона палец, проговорил:

– Да не мог я больше ждать, пойми. Ты хоть знаешь, сколько мне пришлось ждать? Восемнадцать лет, понимаешь, восемнадцать лет прошло с тех пор, как я стал членом этого рода. И что я от них получил? Ты думаешь, мое нынешнее положение искупает все эти годы ожидания? Главный редактор, член совета директоров агентства Това Цусин… Утешение слабое.

– Весьма сочувствую.

Кайба побагровел, но, тем не менее, продолжил:

– Сейчас и в Това Цусин, и в «Дзэндо» президентами служат люди, не связанные с родом Кайба. Чтобы держать меня на коротком поводке, она намеренно назначила президентами людей со стороны, людей, которые, не имея реального веса, ходили у нее по струнке. А она ведь говорила мне, когда я женился на Мисаки: «Рано или поздно ты наследуешь родовое дело». Я и не думал, что это ее «рано или поздно» затянется так надолго. Это был высший промысел, что она скончалась.

Рюмон посмотрел на него с негодованием:

– Промысел? Вы, должно быть, шутите. Это вы отняли у нее жизнь, вы, да и я тоже. И на вашем месте я бы сознался в своем преступлении, если не перед людьми, то хотя бы перед самим собой.

Кайба не дрогнул.

Опершись обеими руками о спинку кушетки, он подался всем телом вперед.

– А как же насчет ее самой и насчет ее преступлений? – парировал он. – Кайба Кивако в молодости безжалостно убивала многих ни в чем не повинных людей. И эти преступления не оправдать тем, что совершены они были во время гражданской войны. Более того, она ухитрилась сохранить свои деяния в тайне и преспокойно дожила до сих пор. На мой взгляд, она вообще зажилась на этом свете.

Рюмон не ответил.

С этим человеком разговаривать было бессмысленно. Действительно, и сейчас, спустя несколько десятков лет со времен гражданской войны, то, что совершила тогда Кивако, вне всякого сомнения, было преступлением. И все, что Кайба предпринял против нее, как ни крути, уголовному наказанию не подлежало.