Секретное задание, война, тюрьма и побег - Ричардсон Альберт Дин

На том муле, на котором ехал я, в роли седла выступал мешок с кукурузой. Но я еще не достиг того уровня гимнастической ловкости, при котором я бы и сидел удобно, и не позволял ему постоянно соскальзывать и перекашиваться.

Мучимый жаждой и лихорадкой, я остановился у Рок-Крик, чтобы глотнуть воды и поправить кукурузный мешок. А потом, в своих бесконечных попытках снова сесть на него, я проявил столько же ловкости, сколько проявил бы неуклюжий и неповоротливый восьмидесятилетний старик, а мой мул ни секунды не стоял спокойно. В конце концов, мне удалось вскарабкаться на его спину спустя две или три минуты после того, как последний всадник покинул берег.

Мы шли по лесам, по холмам, через болота, не придавая особого значения качеству дороги, но я поступил довольно неосторожно, понадеявшись на то, что мул — следуя своему инстинкту — пойдет по следам нашей кавалькады. Около десяти минут я напряженно прислушивался — тщетно — стояла абсолютная тишина. Я спешился и осмотрел обледеневшую дорогу, но никаких следов лошадиных копыт на ней не было.

Я заблудился! Это означало, что меня могут снова схватить — либо опять тюрьма, либо смерть — в данном случае эти слова были почти синонимами. Я не знал местных дорог и где я нахожусь — среди своих или среди мятежников, я тоже не имел никакого представления.

Поиски нашей скрытной и бесшумной группы ни к чему бы не привели, поэтому я вернулся к ручью, спрятал своего мула в кустарнике, и сидя на бревне, размышлял о своей глупой беспечности, за которую я похоже, получил достойное вознаграждение. Я вспоминал, о попавшем благодаря своему мулу в плен Дэвисе, и спрашивал себя — может и меня ждет нечто подобное?

Мысленно проклиная своего длинноухого друга самыми последними словами, я покормил его кукурузой, а потом залег за лежавшим на обочине бревном — таким образом я бы смог услышать топот лошадиных копыт любого, кто захотел бы прийти за мной. А потом я заснул.

Меня разбудил холод — часы сообщили мне, что сейчас три часа. Энергично побегав назад и вперед до тех пор, пока кровь чуть живее не побежала по моим жилам, я снова улегся за бревном и спал до самого рассвета.

Возвращаясь к ручью, я видел бревенчатый домик — настолько небольшой и скромный, что, по моему мнению, он мог принадлежать верному юнионисту. Через несколько минут — уже после того, как рассвело — из него вышел пожилой джентльмен с мешком на плече. Увидев меня, он совершенно не удивился. Пристально глядя ему в глаза, я спросил его:

— Вы юнионист или сецессионист?

— Я не знаю, кто вы, но я — юнионист — и всегда им был.

— Я чужой здесь, и я в беде. Я прошу вас сказать мне правду.

— Я сказал вам правду, и к тому же оба моих сына служат сейчас в армии Соединенных Штатов.

Он, похоже, был честен со мной — о том свидетельствовал его прямой и искренний ответный взгляд. Я рассказал ему, в какой неприятной и опасной ситуации я сейчас нахожусь, но он сразу же успокоил меня.

— Я знаю Дэна Эллиса также хорошо, как своего собственного брата. Достойнейший и честнейший человек. Куда он намеревался идти?

— Я слышал, как он говорил что-то о Барнете.

— Этот брод — всего в пяти милях отсюда. Барнет — один из правильных людей. Эта дорога приведет вас к его дому. Прощайте, друг мой, и постарайтесь никогда больше не отставать от своих.

Последнего напутствия он, конечно, мог и не добавлять. Барнет сообщил мне, что наш отряд уже на том берегу, и сейчас находится в трех милях отсюда. Он переправил меня через реку в своем каноэ, мой мул плыл рядом. Пройдя еще полмили, я встретил Эллиса и Тридэуэя.

— О! — сказал Дэн. — А мы искали вас. Но я сказал ребятам, чтобы они не беспокоились. Среди нас тут есть люди, которые наткнувшись на какого-нибудь мятежника, выдали бы всех нас — а потом поднялся бы такой шум, что за нами выслали бы гвардейцев, но я был уверен, что вы достаточно осторожны, чтобы позаботиться о себе, и не подвергнуть нас опасности. Идемте лучше завтракать.

XXIII. Понедельник, 9-е января

— Сегодня, — сказал Дэн Эллис, — мы должны преодолеть крутые холмы Рич-Маунтин.

— А далеко до нее? — спросил я.

— Говорят — около десяти миль, но я подозреваю, что на самом деле, скорее, все пятнадцать, да еще и по плохой дороге.

Около пятнадцати миль, да еще по плохой дороге! Звучит, словно пятьдесят по Виа Долороза[212].

Мы выступили в 11 утра. В течение трех миль мы шли вдоль извилистого ручья — всадники медленной рысью раз двенадцать переправлялись через него, пешие держались изо всех сил и только сильно дрожали от столь частых ледяных ванн.

Наконец мы достигли крутого склона этой покрытой снегом горы. Несколько часов мы то поднимались по заросшему соснами склону одного холма, то спускались с него и одолевали следующий, а за ним еще и еще, и, тем не менее, постоянно поднимаясь в высоту. Снежный покров достигал десяти дюймов. Дэн говорил, что никогда еще с таким трудом он не одолевал эту гору, но все таки, он так гнал вперед, словно впереди его ждал рай, а за ним гналась сама смерть.

Разреженный воздух пробудил мою старую болезнь, я задыхался. Эллис дал мне лошадь и большую часть пути я ехал верхом, но склоны были слишком круты — нам пришлось идти пешком, а бедные животные с трудом плелись за нами. Прекрасная пословица — «Ведя лошадь под уздцы идти намного легче», — вряд ли была верна в моем случае, поскольку около сотни раз мне сегодня казалось, что я просто упаду замертво на обочине, а все остальные продолжат свой путь. Но после такого впечатляющего урока минувшей ночи, я вряд ли мог остановиться, до последней капли не исчерпав все свои силы.

Медленно и устало шли выстроившиеся в длинную — на целую милю — кавалькаду, люди и животные. После нескольких часов, которые казались вечностью, и усилий, которые казались совершенно невозможными, мы сделали привал на высокой горной гряде, очистили себе место, и возле чистого горного родника уселись, чтобы немного перекусить. Тут я отважился спросить:

— Мы уже у вершины?

— Примерно на полпути, — таков был обескураживающий ответ Дэна.

— Пошли, пошли, парни, мы не должны тут задерживаться! — крикнул Дэвис, и мы вновь — за этим непоседливым страдальцем — двинулись вперед.

Каждый раз, когда мы поднимались на следующий холм, и нам казалось, что мы уже почти достигли вершины, за ним появлялся еще один — и чуть выше того, на котором мы в тот момент находились. Мы думали, что так будет продолжаться до самого Судного Дня.

Чтобы сделать наш марш еще мучительнее, пошел сильный дождь. Мучительно даже воспоминание об этом дне. Здесь я кладу перо и с удовольствием заканчиваю эту главу на том кульминационном моменте нашего приключения, когда — судя по моим ощущениям — мне казалось, что моя жизнь подошла к концу.

Глава XLVII

«А ночь из всех ночей моих бессонных

Была и самой длинной и тяжелой»[213].

«Но мало кто — один на сотню тысяч -

Поведать мог бы о спасенье чудном»[214].

Когда изо всех сил стараясь не отставать, я — еле передвигая ноги — карабкался по очередному холму, я думал, что это ужасное восхождение и этот мучительный день никогда не закончатся. Но Необходимость и Надежда творят чудеса, и я выдержал это испытание.

В 4 часа вечера облака рассеялись, ярко засияло солнце, а мы стояли на ледяной вершине, любуясь великолепной панорамой со всех сторон окружавших нас гор, долин и многочисленных ручьев.