Жаркое лето 1762-го - Сергей Алексеевич Булыга

они шли очень плотно, плечо к плечу. Все они были в темном, почти в черном, и шляпы на всех были черные. И только один был без шляпы, он шел в самой середине, и Иван его ни за что бы не рассмотрел, если бы не те белые-пребелые волосы! А так — это он, сразу понял Иван и посмотрел на Семена. А Семен смотрел в трубу и улыбался. Иван опять посмотрел на деревню. Там того белоголового человека уже вы-вели со двора и повели к воде, к кораблику. А возле кораблика уже суетились люди, уже толкали его в воду, уже поднимали на нем мачту. А из того дома больше никто не выходил. Царица там осталась. А бывшего царя вели к воде. Иван вдруг вспомнил глупый слух, что будто кого-то схватили, затолкали в бочку, бочку засмолили и скатили ее в море. А здесь не так, здесь повезут на кораблике, думал Иван.

— Слава Тебе, Господи! — сказал Семен. — Обошлось! И правильно! И я бы так сказал!

— Что сказал? — спросил Иван, повернувшись к Семену.

— А то, что недостоин, вот что! — радостно сказал Семен. — Не способен править! Бог не выдал!

И, опустив трубу, быстро продолжил:

— Вот и ладушки! В Кексгольм его! А у нас тоже дела, и нам тоже некогда! Ну, собираемся, поехали!

И он уже наклонился к земле, к разложенному там добру. Но спохватился, глянул на Ивана и сказал:

— А, ну, конечно. На, посмотри пока.

И протянул трубу Ивану. Иван ее почти схватил и сразу повернулся к берегу, навел ее на тех людей и стал смотреть. Иоанн Антонович шел в самой куче и отвернувшись спиной, поэтому Иван его почти не видел. И еще он никак не мог понять, как тот идет — ровно или прихрамывает. И даже когда они повернулись и пошли боком, вдоль воды, Иван и тогда этого не понял, потому что очень кучно они шли. Зато он увидел, что Иоанн Антонович и в самом деле голову немножко запрокидывает назад. А лицо у него было худое, кожа очень светлая, нос прямой, лоб высокий, а губы даже будто улыбались. На парадах он был бы хорош, вдруг подумал Иван. Семен же со спины сказал:

— Давай, давай, досматривай. А то они сейчас соберутся и поедут. А нам до наших лошадей еще сколько идти!

Но Иван не шелохнулся, продолжал смотреть. Эти подошли к кораблику и начали садиться. Вот уже и Иоанн Антонович ловко, сам, без чужой помощи, залез туда, ему только руку подали. А вот они уже отчалили.

— Или, — сказал Семен, — можно и так: пускай они проедут, а после уже мы за ними, по холодку. Спешить нам теперь нечего. Это же наши боялись, вдруг она возьмет его с собой обратно. Ну, тогда я и не знаю, что тут надо было делать! А так миновала сия чаша, миновала!

Иван молчал, Иван смотрел на воду, на кораблик. Кораблик хлопал парусом, корабельщики дергали веревки, чтобы этот парус развернуть как надо, парус не слушался, кораблик рыскал носом. Дурачье, думал Иван, ничего не умеют. Или, он еще подумал…

Но тут Семен воскликнул:

— Мать честная! Да что они, собаки, делают?!

Иван от неожиданности обернулся.

— Иван! — уже почти крикнул Семен. — Они же обратно пошли! На Шлиссельбург, Иван! Хватай это! И к лошадям! Скорей!

И начал хватать все подряд: погребец, узел с закуской и все остальное — и приговаривать: чтоб без следов, чтоб без следов! — и побежал! А Иван — с мушкетами и палашами — следом! Скорей, покрикивал Семен, скорей, покуда еще живы! Так они бежали и бежали, добежали до возка, вскочили в него, развернулись и скоро, как только могли, погнали к дороге, там Семен глянул в сторону Морьи, сказал: успеваем, гони, — и они погнали дальше, к Петербургу.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Голуби и голубица

Так они гнали версту, может две, а после Семен сказал, что хватит, потому что мало ли что у них сегодня еще будет. Иван придержал лошадей, и они побежали рысцой. А Семен, было слышно, достал из-под сиденья погребец, налил первому Ивану и подал, сказал, что это за Анюту, а то она, небось, заждалась. И добавил: пей скоро! Иван скоро выпил. Это хорошо, сказал Семен, это верная примета, значит, скоро встретитесь. После налил еще, что-то пробурчал себе под нос и с расстановкой выпил. Так они еще проехали, Семен еще два раза наливал и становился все веселее. А после вообще заговорил. И разговор его был вот какой:

— Могло и хуже кончиться! А так все хорошо. Это, конечно, странно, даже просто непонятно, чего они его обратно повезли. Но главное, что не с собой. Тогда бы как оно могло бы быть? Вот бы привезли они его, тайно, конечно, а после как бы неизвестно откуда, будто как из-под земли, пошел бы по столице слух: а Иоанн-то Антонович жив, и он-то не скуден умом, а он, напротив, им крепок! И он-де веселого нрава и ни на кого из нас гнева за прошлое не держит… Ну, это для простого, подлого народа, конечно, басня такая. Про доброго царя, они про это любят. Что сидел тридцать три года сиднем… Тьфу! Двадцать лет сидел в Шлиссельбурге на собачьей цепи, а ныне это брось! Ныне всем скоро воля будет! А пока воля только ему. И как он нашей матушке-государыне глянулся! Какая пара: голубь с голубицею! Эх, надо бы налить за это!

Семен замолчал и забряцал стаканчиком. А Иван через плечо сказал:

— Так какая они пара, если она и так уже замужем. И муж, слава Богу, жив-здоров.

— Да! — мрачно сказал Семен. — Твоя правда. Есть такая досада. Ну так они никого оттуда и не повезут. То есть с собой не повезут. Но и в Кексгольм же тоже никого не повезли! — продолжал Семен уже просто сердито. — Что у них там такое случилось? Почему там не заладилось? Гони, Иван, гони!

Иван погнал. Семен немного помолчал, после опять заговорил:

— Но если Иоанна опять в Шлиссельбург, то Питера тогда куда? Не сидеть же ему век в Ропше! Вот чего мы не знаем, Иван: не знаем, что они затеяли с Питером. И вот где наше главное: в Ропше. Не надо было сюда ездить вообще! Я так ему и говорил, что не надо! А надо, я говорил, в Ропшу, и Ивана к нему подослать, это значит тебя,