Осажденный Севастополь - Михаил Филиппов

— Гаврик, что с твоей ногой? — спрашивала Елена Ивановна юного героя.

— Так, ничего, нечаянно ушибся.

— А тебе есть сегодня сюрприз: от дяди Степана Петровича получено два письма, одно из них на твое имя.

— Мама, мама, дай скорее прочитать! Как я рад, как я рад, — напевал Гаврик, подпрыгивая на здоровой ноге, что он делал как от радости, так и потому, что, ступая ушибленной ногою, чувствовал жестокую боль.

— Только… уж извини, я распечатала твое письмо.

— Зачем? — сказал Гаврик с вытянувшимся лицом. — Разве хорошо читать чужие письма? Я бы и сам мог распечатать.

— Думаю, секретов от меня нет, — сказала, улыбнувшись, мать. — Впрочем, успокойся, я не читала твоего письма, и если есть секреты, ты можешь мне не рассказывать.

Гаврик с видом солидного человека сел читать письмо, но вскоре не утерпел и стал вслух высказывать свои впечатления.

— Мама, у них там страшные морозы, а у нас такая жара!.. Мама, дядя застрелил недавно медведя… Мама, это очень интересно (Гаврик прочел описание охоты)… Мама, дядя дарит мне два золотых. Где же они?

— У меня, я тебе передам. А что, дядя теперь уже не называет тебя неграмотным Гавриком?

— Нет, — с досадою сказал мальчик. Мать коснулась неприятного для него воспоминания.

Год тому назад Гаврик написал дяде письмо, в котором было изрядное количество орфографических ошибок, так как диктовке он упражнялся под руководством подпрапорщика, который сам был не тверд насчет буквы "ять". Дядя в письме, адресованном Елене Ивановне, перечисляя разные присланные им с тою же почтою подарки, сделал приписку: "А неграмотному Гаврику от меня два золотых". Мальчик долго не мог понять: как же это он неграмотный, ведь он умеет писать? Когда наконец ему объяснили смысл этого выражения, самолюбие Гаврика было затронуто и он стал просить мать поправлять ему диктовку.

Мать была женщина образованная, даже печатала свои повести в "Северных цветах". От нее Гаврик унаследовал страсть к сочинительству и девяти лет уже сочинял маленькие рассказы, в которых, разумеется, описывались невероятные битвы с черкесами и с турками и подвиги героев, как две капли воды напоминавших самого Гаврика.

Гаврик наконец не утерпел и прочел все письмо вслух матери. Елена Ивановна внимательно слушала, как вдруг вошла горничная девка и сказала, что пришел капитан Спицын.

— Что вы так редко показываетесь? — спросила Елена Ивановна, усаживая гостя и отсылая Гаврика играть.

Капитан хотя и не был светским человеком, но с дамами был очень любезен. Поцеловав ручку хозяйки, он сел и сказал Елене Ивановне, что пришел поведать ей свое горе.

Елена Ивановна сама курила и попросила капитана курить.

— Лелька моя что-то дурит, — сказал капитан. — Не знаю, что с нею делать…

И он вкратце рассказал, что знал о знакомстве Лели с графом. Знал он, разумеется, весьма немногое. Елена Ивановна имела о графе довольно смутные понятия, хотя и встречалась с ним в обществе. Но она знала, что капитан человек честный и прямой, чутьем отличающий дурных людей от хороших. Знала она также, что в воспитатели девушке он совсем не годится, и посоветовала ему отослать Лелю к родственникам в Николаев.

— Это тем необходимее, — сказала Елена Ивановна, — что скоро и всем нам придется выехать по случаю военного времени. Я на днях собираюсь выехать в свое тульское имение. Говорят, сообщение с Симферополем теперь свободно. Жаль, что Александра Петровича нет дома, вы бы с ним поговорили, он так любит беседовать с вами о военном деле… Я, как женщина, мало в этом понимаю. Он бы вам рассказал все.

Капитан соображал.

— Да, вы правы, Елена Ивановна… Боюсь, она закапризничает, но придется даже против ее воли удалить ее в Николаев. Кажется, это единственное средство. Я-то сам, конечно, останусь.

— Вы думаете опять поступить во флот?

— Нет, — сказал капитан, махнув рукой. — Все собирался, да, кажется, ничего не выйдет. Корабли теперь топят, значит, и мы никуда не годны!

Поговорив еще о разных предметах и узнав, что Александр Петрович Хрущев со своими волынцами поставлен на четвертый бастион, где и будет находиться в течение трех недель бессменно, капитан пожелал хозяйке всего хорошего и отправился домой. Когда он вошел в свою "каюту", явился Иван с донесением, что по ту сторону Килен-балки показались неприятельские застрельщики.

— Где барышня? — спросил капитан.

— Гуляют в балке…

— Ах ты болван! Что же ты их не позовешь поскорее!

Капитан побежал искать дочь. У него мелькнула нелепая мысль, что Лелю могут взять в плен. Разумеется, ничего подобного не было, и Леля вернулась целою и невредимою и потом вместе с отцом смотрела на мелькавшие в отдалении фигуры неприятелей, как вдруг послышалось несколько пушечных выстрелов — и неприятель разбежался.

— Должно быть, "Владимир"[97] угостил их ядрами, — сказал капитан, затем объявил Леле о своем твердом решении отправить ее на следующий же день в Николаев. К немалому удивлению капитана, Леля не стала спорить. Ей и самой хотелось бежать неизвестно куда, как будто от перемены места жительства зависело скрыть мучивший ее стыд. После того рокового в ее жизни дня она еще ни разу не видела графа и, как ей казалось, не имела ни малейшего желания видеть его. Она боялась встречи с ним, боялась, что если увидит его, то усугубит свой позор. Леля стала собираться к отъезду и укладывать свои вещи. Но она не могла ехать, не уведомив об этом графа. У нее шевелилась слабая надежда, что ее решимость уехать будет пробным камнем для его чувств к ней. Если в нем действительно есть хотя капля человеческого чувства, он не отпустит ее, не обвенчавшись с ней тотчас же или не дав ей торжественного обещания сделать это в самом близком будущем.

В тот роковой день, уходя от него, она не могла добиться от графа ничего, кроме поцелуев и слов любви, слов бессмысленных и под конец оскорбивших ее до глубины души.

Обдумывая теперь все, что говорил ей граф, Леля оправдывала его. Может ли человек в пылу страсти говорить что-либо разумное? Она требовала от него обещания жениться, просила, чтобы он, по крайней мере, обменялся с нею кольцами, граф на это отвечал: "Какие у тебя чудные глаза! Поцелуй меня еще раз, вот так, крепче, крепче!" — и как будто избегал ответа на вопросы, от которых зависела вся ее жизнь, все ее счастье. Но теперь он должен дать ей решительный ответ.

Размышления Лели были прерваны появлением Мавры, которая подала ей письмо, написанное слишком известным ей почерком. Дрожащей рукою разорвала Леля конверт и прочла следующее: "Елена Викторовна (Леля вздрогнула, прочитав это официальное обращение)! Я глубоко виновен перед вами: я готов назвать себя негодяем.