История антисемитизма.Эпоха знаний - Лев Поляков.

«…я заверяю, что был крайне шокирован, когда недавно познакомился с подборкой «The Dearborn Independent» и «The International Jew». Я полагаю своим долгом честного человека принести повинную за несправедливости по отношению к евреям, моим согражданам и братьям, попросив у них прощения за то зло, которое я им причинил; в пределах своих возможностей я отзываю те обвинения, которые выдвигались в этих публикациях, и заверяю их, что отныне они могут рассчитывать на мою дружбу и добрую волю. Излишне говорить, что сочинения, распространяемые в нашей стране и за рубежом, будут изъяты из обращения».

Однако эти заявления, встреченные евреями с энтузиазмом, оставили равнодушной американское общественное мнение в целом. Без сомнения новость была слишком банальной, в ней отсутствовала выразительность: для широкой публики гораздо более интересными были сообщения о том, что евреи – это чуждые существа, не подвластные общим правилам и занимающиеся международными заговорами. Еше раз подтвердился старый закон в области информации: «Когда собака кусает человека – это не новость, новость, когда человек кусает собаку».

В любом случае в Соединенных Штатах, где Форд в самом деле сжег подборки своей газеты и запасы «The International Jew», все дело было быстро забыто. Иначе развивались события в Германии, где «The International Jew» распространялся Теодором Фричем, «гроссмейстером немецкого антисемитизма». Когда Форд потребовал изъять перевод из распространения, Фрич потребовал возмещения убытков; по совету Маршалла, опасавшегося других попыток шантажа, Форд не стал настаивать.

Этот немецкий перевод заслуживает нашего внимания по разным поводам. Первое, что бросается в глаза, когда перелистываешь этот текст, это обилие сносок в конце страниц, в которых переводчик выражает свое несогласие с автором. Иногда немецкий антисемит буквально впадает в ярость, особенно когда его американский единоверец проявляет свою привязанность к Ветхому Завету, а еше больше, когда он выражает надежду, что однажды евреи прозреют и обратятся [в христианство]. По этому поводу Теодор Фрич критикует Генри Форда в выражениях, напоминающих Вольтера: «почти каждая страница Ветхого Завета аморальна». Другая опасная слабость автомобильного короля заключалась в его стремлении проводить различия между «плохими» и «хорошими» евреями: нет, восклицает переводчик, это страшное заблуждение, все евреи как один человек презирают род человеческий. Далее, когда автор, цитируя книгу Зомбарта «Евреи и экономическая жизнь», писал, что рассеянный по миру народ, каковы бы ни были его недостатки, способствует процветанию коммерции, переводчик и по этому поводу выражал свое несогласие, утверждая, что от евреев нельзя ждать ничего хорошего. И так далее. Решительно, американцы, ослепленные своим гуманизмом, или по какой-то иной причине, были не способны правильно оценить еврейскую проблему; эта мысль повторяется в примечаниях много раз.

Однако через несколько лет Соединенные Штаты пережили еше несколько лет другой вспышки антисемитизма, возникшей под совместным воздействием великой экономической депрессии и пропаганды Третьего рейха. Наряду с национальным героем Чарльзом Линдбергом, католический священник Чарльз Кофяин, чьи проповеди транслировались по радио во всей стране, как ни парадоксально, стал по другую сторону Атлантики главным апостолом юдофо-бии. Новые обвинения в милитаризме вытеснили прежние идеи о заговоре. Излишне говорить, что в конце 1941 года нападение на Пёрл-Харбор немедленно прекратило эту новую агитацию вместе с пропагандой изолиционизма.

* * *

Итак, в англосаксонском мире, каковы бы ни были внутренние подходы и чувства, открытые и прямые антисемитские кампании оказались возможными лишь в связи с самым жестоким общемировым потрясением за всю историю человечества. В другой своей книге, которую я назвал «Дьявольская зависимость» («La Causalitft dia-bolique»), я попытался исследовать связь между этим относительным иммунитетом и английскими революциями XVII века, которые, с одной стороны, больше затронули римскую церковь, чем евреев, главных исполнителей роли врага рода человеческого, а с другой – породили образ мысли и политическое устройство, которые лучше, чем все остальные, могли принимать всерьез принципы демократии.

IV. ФРАНЦИЯ

Грудно сказать, французские или немецкие евреи зашли дальше в А. патриотической экзальтации в 1871 – 1914 годах. Мы уже несколько раз говорили об энтузиазме германомании, охватившей немецких евреев, кульминацией которой стал культ Рихарда Вагнера. Во Франции «израильтяне» дошли в своем патриотизме до прославления Александра III, царя погромов. Что надо было делать, чтобы с достоинством сочетать французский патриотизм, в тех формах, которые он принял в эту эпоху, и еврейский дух? В начале войны поэт Андре Спир, один из немногих французских сионистов, видел выход только в сверхчеловеческом героизме;

«В Болгарии пять тысяч солдат-евреев, в Австрии сто семьдесят тысяч, в Германии более шестидесяти тысяч одинаково проявляли дух самопожертвования (…) Но почему столь многие из них вкладывали в битву такой странный пыл, такое бравирование смертью? Дело в том, что каждому еврею надо защищать две чести: сначала честь своей родины, а затем другую, ту, в отсутствии которой его так часто и с такой несправедливостью обвиняли. Таким образом, в момент, когда всемирный иудаизм оказался расколотым подобно католической церкви, универсальному протестантству и рабочему интернационалу, он существует еще среди этих евреев, убивающих друг друга, в виде своеобразной высшей связи; как сказал один еврейский журналист: «Все они хотят умереть за честь еврейского имени».

Таким образом, вновь проявляется хорошо известный принцип, по которому только мертвые евреи становятся безупречными евреями. К тому же некоторые признавались в этом самим себе. Так, сержант Пьер Давид писал Шарлю Моррасу: «В тот час, когда вы прочтете эти строки, которые попадут к вам только в случае моей смерти, я окончательно обрету национальность, к которой стремлюсь, смешав свою кровь с кровью самых древних фамилий Франции. Благодаря вам я мог бы понять необходимость и красоту крещения»- После войны некоторые молодые евреи часто ссылались на «этого еврейского героя из «L'Action francaise»

Раввины консистории иначе проявляли свои чувства. То, как они благословляли французское оружие, впоследствии могло быть описано с вымученным юмором в следующих словах:

«Тора происходит с Синая.- Но уже давно раввины сделали се француженкой и превратили в доблестную жительницу Лотарингии, сестру милосердия этой набожной провинции набожных кавалеров. Иными словами, Тора запрещала людям убивать, она предостерегала их от вожделения и сластолюбия. Теперь ее древние буквы повторяли «Марсельезу» и «Вы не получите Эльзас и Лотарингию», а также с пиететом твердили слово Камбронна (Камбронн (1770 – 1842) – французский генерал, прославившийся в битве при Ватерлоо. Слово Камбронна – «merde» («дерьмо») – знаменитый ответ генерала на предложение капигулировать. (Прим, ред.)), обращаясь к немцам» (Арнольд Мандель).

Глумление? Насмешка? Достаточно вспомнить некоторые оригинальные тексты той эпохи: «Евреи или христиане, боши нам одинаково отвратительны» («Израильские архивы», 10 июня 1915 года), или еще решительнее: «Бог французов, не имеющий ничего общего с Богом бошей…» (там же, 19 августа 1915 года). Можно ли представить себе ересь такого масштаба в католическом органе?

Совсем по другому поводу Томас Манн сделал бессмертными как образец чисто французской глупости 1914 года, «помимо всего прочего подписанной именем Леви», следующие слова генерала от инфантерии Камиля Леви: «Если бы мне к несчастью пришлось коснуться руки боша, я бы немедленно окунул ее в горшок с дерьмом, чтобы очиститься».

Не доходя до того, чтобы упоминать об этом воине, «Израильский мир» утверждал, что евреям свойственна «высшая степень любви к родине» (6 июля 1917 года). Нужно ли говорить, что в противоположном лагере происходило примерно то же самое, и к Торе там обращались во имя доброго немецкого права и, разумеется, чтобы благословить битву с тиранией царизма. Напротив, во Франции благонамеренные евреи считали неуместным обсуждать жестокое обращение с евреями за линией русского фронта. Французские социалисты делали это вместо них. И Жорж Пиок упрекал еврейских пар-веню типа братьев Рейнак, которые «в ответ на просьбу о помощи со стороны несчастных русских или польских евреев торжественно отвечают: «Вы, русские или польские евреи, причиняете нам много неприятностей…» Или иначе: «Я не еврей, я француз».

Итак, французская «левая» при случае напоминала евреям об их не слишком комфортабельной позиции, особенно когда они не находили ничего лучшего, чем порвать свои последние связи с законом Моисея, т. е. с еврейской солидарностью, как в случае братьев Рейнак. Разве не написал Теодор Рейнак в своей привлекшей внимание статье в «Большой энциклопедии», что, осуществив до конца свою миссию и распространив свое откровение, иудаизм «может без сожаления умереть, будучи погребенным под своим триумфом»? Без сомнения в начале XX века большинство французских евреев разделяли этот подход, или эту надежду, что объяснялось прежде всего существованием при Третьей республике могущественного и вполне официального лагеря воинствующего антиклерикализма, который казался им самым подходящим местом. В этом случае речь шла о чисто французском сочетании, которое в культурном плане было наиболее олагогфиятнъш для полной интеграции, а психологически изобиловало двусмысленностями. В этой связи можно вспомнить о сартровском типе «ненастоящего еврея» (Бирнешатце), этом ветеране амурных сражений, который заявлял, что «евреи не существуют» – но как уже ранее заметил Теодор Герцль, французские израильтяне не являются ни евреями, ни французами.