Профессионал - Ранульф Файнс

Ранульф Файнс

Профессионал

Посвящается четырем храбрецам – Джону, Майку, Майклу и Мэку

…Я не из тех, кто друга

В беде способен бросить.

Слова благодарности

Мне бы хотелось сказать спасибо тридцати двум людям, тем, кто помог изучить события, описанные в этой книге, и проверил точность моего повествования. По причинам, которые далее будут очевидны, я не могу назвать их по именам, но те, кого я имею в виду, поймут.

Я особенно признателен близким родственникам Джона Миллинга, Майка Кили, Майкла Мармэна и Мэка.

Я признателен Бриджи, которая 7 мая 1977 года родила Патрика Джона Миллинга, в настоящее время поразительно похожего на своего покойного отца.

Я признателен Полин и Люсии, по чьей просьбе скрыл фамилию Мэка – из соображений безопасности.

Я признателен Мэгги и Нэнси, соответственно вдове и матери Майка Кили.

Я признателен Розе-Мей и родителям Майкла Мармэна.

Все они терпеливо помогали советами.

Я также хочу поблагодарить Джан Милн за терпение и поддержку и Фрэнсис Пэджович за энергию и хорошее настроение.

Часть 1

Глава 1

Дэниел еще никогда не уезжал из дома. Ему, сыну золотоискателя из глухого поселка на арктическом побережье Аляски, в то солнечное, жаркое лето 1945 года Ванкувер показался городом чудес. Причиной этой полной радостей поездки стало окончание войны в Европе и прибытие в Ванкувер корабля, на котором вернулся домой отец Дэниела.

Солдаты сходили с парохода «Канадской тихоокеанской компании» на берег под восторженные крики гордых родственников. Кого-то ждало возвращение к прежней жизни и любви, однако многим предстояло изведать горечь разбитых надежд и неожиданных измен.

Дэниел не заметил, как исхудал и осунулся отец, – для мальчика он по-прежнему оставался великаном, к тому же в его руках были пакеты с подарками.

Такси доставило семью к дому неподалеку от моста Лайонс-Гейт, где была снята дешевая квартира. После чая, когда первая волна восторга спала, отец сделал свое заранее заготовленное объявление.

– У нас есть шесть дней до того, как пароход повезет нас домой, мои хиджи. – Никто не знал, почему он называет своих близких так, – но в этом слове было что-то хорошее, теплое. – И мы никогда не забудем эти дни, потому что гунны окончательно разгромлены и мы воссоединились.

И снова сочный, воздушный пирог с черникой пошел по кругу. Несмотря на возбуждение, спали они прекрасно, все шестеро в одной комнате.

Дни промелькнули счастливым калейдоскопом. Семья ходила смотреть, как по склонам горы Маунт-Гроуз народ катается на длинных деревянных досках, удержаться на которых, казалось, совершенно невозможно. Многие падали, и Дэн хохотал до слез.

Они съездили на тележке, запряженной лошадью, к пристани, купили глазированных яблок и пошли гулять, держась за руки, любуясь рыболовными траулерами и широкоплечими мужчинами в военной форме. Огромные пассажирские суда привезли новые тысячи сухопутных бойцов и морских пехотинцев, и семья присоединилась к толпе встречающих.

Они побывали в зоопарке и посмотрели пантомиму, побродили по трущобам Гэстауна, а в воскресенье истово пели в храме, поскольку мать и отец были ярыми пресвитерианцами – отец вырос в лоне Голландской реформаторской церкви, а мать принадлежала к роду первопоселенцев Вайоминга.

Свой главный сюрприз отец приберег до последнего дня перед отправлением парохода на север… В город приехал цирк, и, черт побери, сегодня вечером они все вместе побывают на представлении.

Перед этим великим событием они заглянули в битком набитую церковь и присоединились к благодарственным молитвам жителей Ванкувера, радующихся возвращению своих близких.

Затем пошли в цирк.

Клоуны, слоны, умеющие считать, жираф, медведи в шотландских юбках, карлики, дикарь со Скалистых гор, стрельба по надувным шарикам и водруженные на шесты кокосы с далеких южных островов.

Даже в свои пять лет Дэниел, выросший среди ребятишек-эскимосов, метко бросал деревянный шар. И он довольно неплохо стрелял из духового ружья, если только его никто не торопил. Дэниел сиял от радости, держа в охапке полученные в награду кокосы и деревянных медвежат.

Потом все вопили от восторга в сверкающих разноцветными огнями протоках Канала любви, охали и ахали в Доме криков, пугаясь упырей и чудищ, проносящихся мимо на невидимых кронштейнах.

Все, кроме семилетней Наоми, до смерти боявшейся высоты, затаив дыхание смотрели на огромное колесо карусели с восемнадцатью раскачивающимися лодками. Дэниел уселся на узкую скамью, переполненный любопытством, с липкими от леденцов губами. Служители, одетые индейцем и китайцем, оба в цилиндрах, убедились в том, что все надежно пристегнуты. Поскольку Дэниел был самый маленький, его втиснули рядом со старшей сестрой, одиннадцатилетней Рут. Перед ним сидела Наоми, в крепких объятиях матери, а в носовой части весело раскрашенной лодки, прямо за резной головой свирепого краснокожего, устроился отец; он сиял от гордости и поминутно оглядывался, убеждаясь, что его выводок веселится как никогда в жизни. Особенно любимая жена, которой он не далее как сегодня утром, держа в объятиях, поклялся, что больше никогда-никогда не покинет ее… ни ради Британского содружества, ни ради самого короля.

Огромное колесо проворачивалось рывками с радостным перезвоном, другие семьи занимали свои места, и наконец все лодки были заполнены смеющимися или изумленно разинувшими рты пассажирами.

Затем раздался свисток, китаец махнул флажком, и за лодками с лязгом захлопнулись двустворчатые стальные ворота. Дэниел почувствовал запахи горячего масла и печеных каштанов. Прохладный ветерок теребил золотистые волосы Наоми.

– Держись, любимая! – крикнул отец. – Мои дорогие малыши, держитесь крепче… и постарайтесь поцеловать звезды!

Колесо вращалось все быстрее и быстрее. Дэниел упивался скоростью, высотой, новизной ощущений. Лишь когда завизжала Наоми, бесконечная радость, которую он испытывал, немного поблекла. А когда и остальные сестры, даже взрослая Рут, начали стонать, Дэниел понял, что и он тоже должен бояться. Но он ощущал лишь прилив бодрости, обострившей его способность наблюдать и думать. Головокружительное движение стало другим. Что-то пошло не так. Лодка резко сместилась вбок относительно колеса. Дэниел увидел снопы искр и сломанную балку. В наивысшей точке лодка оторвалась от крепления, и когда она по огромной дуге устремилась вниз, вторая балка также лопнула. Лодка полетела, кувыркаясь, в пустоту.

Никто не услышал криков, ведь аттракционы и духовые оркестры, громкоговорители и актеры на эстраде производили такую какофонию, что в ней потонул бы звон колоколов, возвещающих Страшный суд. И никто не увидел, как шляпка маленькой Анны, которая сидела одна сзади, вцепившись в борт, соскользнула с головы и нырнула вниз, словно воздушный змей, потерявший восходящий поток.

Лодка рухнула на брезентовый шатер. Жизнь Дэниелу спасли тело Рут и прихоть судьбы. Его швырнуло на кучу одежды. Ему сдавило грудь, у него были сломаны обе ноги, но он остался в полном сознании.

Он увидел, как расколотый нос лодки с головой индейца, выкрашенный в зеленый цвет, глубоко впился в живот толстой цыганке. Он увидел, как его мать и Наоми, скованные объятиями ужаса, упали на столик с разложенными гадальными картами; их головы ударились друг о друга с такой силой, что седые пряди и золотистые локоны спутались в одном кровавом месиве. Судьба была милосердна к обеим, они сразу же затихли, и только ноги в чулках дергались вместе с порванным брезентом шатра, терзаемым ветром. Сестры Анны Дэниел не видел: быть может, ее в воздухе подхватил ангел, и она оказалась спасена, как и он сам. Мальчик не чувствовал боли, была только отчаянная потребность в глотке воздуха.

И как будто он услышал свое имя, произнесенное громким шепотом. Отец смотрел на него сверху вниз, зацепившись рукой за верх сломанного шеста, на котором держался шатер. Но только отец резко укоротился, став похожим на карликов из цирка, – его торс был оторван от остального тела. Дэниел видел все совершенно отчетливо, поскольку то, что осталось от отца, находилось совсем рядом, и рот, широко раскрытый под густыми усами, казалось, действительно округлился, произнося имя сына.

С того самого мгновения и по сей день де Вилльерс, едва только почувствовав, как образы рокового вечера возникают на задворках сознания, сжимал кулаки и гнал ужас прочь.

Шли годы, и более теплые человеческие эмоции, благословенные подарки природы, оставались за этой заслонкой, которой он сам загородил свое сознание. Ограничив способность чувствовать, де Вилльерс сохранил здравый рассудок. Если не считать того, что Дэниел выбрал ремесло наемного убийцы, он был вполне приятным человеком…