Сергеев Виктор. Луна за облаком - Неизвестно

ВИКТОР СЕРГЕЕВ

ЛУНА ЗА ОБЛАКОМ

Глава первая

Для Чимиты песня песков возникла из неслыханного ею никогда ранее шуршащего колеблющего звука. Песчаные струи долго шурша­ли и шелестели, но вот они родили тонкий переливчатый скрип — и тотчас всюду зазвенело, запело, заиграло. От песков поплыли чис­тые и мелодичные звуки. Лишь порой, когда ветер сдвигал греб­ни дюн, прорывалось что-то резкое и скрипучее.

Чимита шла по песку, увязая в нем, а он —странное дело — по­скрипывал под ногами, как снег в ночную стынь.

Не ветер ли нашептывал эти звуки? Тонко и грустно, будто жа­луясь кому-то. Неведомый музыкант выстанывал флейтой, пугая и настораживая. И сердце Чимиты холодело и замирало... Была в этих звуках своя таинственная прелесть и зовущая нежность, и хотелось пойти по мягким и податливым гребням песка и искать, и выслуши­вать поющие песчинки, найти их, осторожно рассыпать на ладони и так нести тихо и долго это голосистое диво. И все слушать, и все тревожиться, и чего-то ждать... Ждать, когда за этим чудом свер­шится еще что-то необъяснимое и неповторимое.

Чимита прошла квартал и огляделась. Здесь когда-то заслоня­ли небо ракетовидные сосны. Она помнила, что они огибали поляну, заросшую лопухами. Через лопухи наискось от улицы змеилась тропка. Эта поляна в городе так и называлась — Косая тропка.

Теперь тут дыбились дома.

Она знала, что ей надо добраться до железнодорожного переезда и там свернуть. Но где этот переезд?

Тучи, навиваясь на башенные краны, пригасили свет рождаю­щегося утра. Глухо, неразборчиво ворчало что-то за углом. Темень выстилалась перед ней, как пропасть. Не видно дальше воробьино­го носика.

Колкие свей песка с шуршанием скатывались на мостовую. Все больше песчинок роилось в воздухе, они набивались в складки одеж­ды и волосы.

Улица кончилась, а переезда так и не было, и она уже шла, не

разбирая пути. Надо вновь найти железнодорожную линию. Где-то она здесь, недалеко... Скоро прошумит поезд. Должен же он прошу­меть когда-то.

Ветер угонисто цеплялся за нее, мешая идти, а песок остро по­калывал лицо и хрустел на зубах. Она пожалела, что не осталась нa вокзальчике.

Неожиданно перед ней вычернилось что-то бесформенное, непо­нятное и пугающее. Оно выкатывалось прямо на нее. Звякнула под­кова о камень... Она поняла, что едут люди на лошадях. Похоже, что вот-вот она выберется из этих песков.

Всадники подъехали к ней, она разглядела в них милиционеров и успокоилась. Ей показалось, что пески утихли и холод отпустил ее. От лошадей исходил тот кисловато-терпкий запах табуна, кото­рый она знала с детства.

Милиционеры с поднятыми воротниками полушубков смотрели на нее и молчали.

— Как пройти к переезду?— крикнула она.

Они не расслышали ее, и она подошла ближе, взяла за узду ло­шадь, приподнялась на носках и снова спросила о переезде.

— Пройдемте с нами!— разобрала она ответ.

Ей показали, куда надо идти, и она пошла, спотыкаясь и пряча лицо от песка. Над головой она слышала фырканье лошадей и какие- то слова, которыми обменивались между собой милиционеры.

В милиции у нее попросили документы. Дежурному показалось подозрительным, что в непогоду она разыскивала железнодорожный переезд, давно закрытый.

— Вы искали переезд? А зачем?

Чимита ответила.

— Цель приезда?

— Думаю здесь работать. Я инженер... строитель.

Она добавила, волнуясь и торопясь, что приехала по вызову уп­равляющего строительного треста Шайдарона.

Дежурный рассмеялся:

— Чего ж вы так неосмотрительно ушли с вокзала? А если бы вас кто обидел?

Чимита по-смешному сморщила нос и пожала плечами: мол, не знаю, что было бы, если бы кто-то обидел.

Ей предложили посидеть в приемной, подождать, пока не утих­нет ветер. А когда наступит утро, обещали известить Шайдарона о ее приезде. Она попросила разрешения сдвинуть несколько стульев, чтобы на них отдохнуть.

Управляющий трестом Шайдарон в ту ночь спал плохо. Навяз­чивые сновидения не покидали его до самого рассвета. За окном сви­стело и выло, кто-то выстукивал не то на крыше, не то во дворе, а ему думалось, что он блуждает в перлитовом цехе среди гудящих газов и столбов серой пыли. «Вытяжная вентиляция...»—проговорил кто-то. И тут же сильно зашумело, застучало в висках и на затылке. «Да, будет вентиляция, погодите...»—хотел он ответить, но только пошевелил губами. Слов не было. «Содержание пыли возле печи термоподготовки,— продолжал чей-то голос,— превышает норму, возле печи вспучивания перлита пыли еще больше... Угарного газа столько, что грозит отравлением...»—«Да погодите же, дайте хоть по­думать»,— проговорил Шайдарон и опять но услышал своих слов.

И вдруг он провалился в какую-то жаркую и влажную тишину. Просвечивало откуда-то неясными, расплывчатыми очертаниями бледное женское лицо. «Опять она пришла,— устало подумал Шай- дарон. — Что вам угодно?» — «Я принесла вам акты. Санэпидстанция предписывает тресту закрыть перлитовый цех». — «Да вы хоть пред­ставляете, что означает закрытие такого цеха!— закричал он с воз­мущением. — Это все равно, что остановить строительство всего комбината. Перлит — это основной строительный материал!» — «Я приглашаю вас пройти в цех,— упрямо говорило из тумана бледное пятно. —Приступим к оформлению документов. Цех надо закрыть».— «Кто вы такая?»—«Я врач санэпидстанции. Разве вы забыли?.."— «Да, да. Как же... Это вы, разумеется. Почему я не узнал? Но как же цех? Его ни в коем случае нельзя останавливать ни на один день».

Всю ночь Шайдарон спорил с этой женщиной, а она будто бы не слушала его. И все хотела пройти через его кабинет, а он загора­живал путь, не давая ей приблизиться к столу. Ему казалось, что как только она возьмет что-то у него со стола, так уж тогда цех пре­кратит вспучивание перлита и ничего поделать будет нельзя.

«Товарищи,— гремел откуда-то голос,— прошу освободить поме­щение. Цех закрывается до выполнения предписаний санэпидстан­ции».

Утром Шайдарон, еспомнив о навязчивых сновидениях и о том, что городская санэпидстанция уже не раз предупреждала его о том, что в перлитовом цехе нет условий для нормального производства, позвонил в приемную и отдал распоряжение вызвать старшего про­раба Трубина для монтажа вентиляции.

Трубину хотелось лечь в постель.

Зачем он согласился на этот преферанс? Уже утро, а он еще и глаз не смыкал. Он плохо знал тех, с кем играл. Один — бухгалтер— после каждой «пульки» вынимал миниатюрный блокнотик и сверял прежние записи с новыми. При общем молчании называл свои сум­мы выигрышей и проигрышей. Он и Трубин «садились» по очереди. А в ударе был врач по уху-горлу-носу. Он никогда не «садился» и, казалось, видел сквозь колоду. Под утро, сдавая карты, врач ронял голову на вытянутые руки, словно у него уже не было сил. Но вот определялись играющий и вистующие, карты раскладывались по мастям, начинался обмен мнений, и тут «ухо-горло-нос» вскидывал осунувшееся лицо, на какое-то время глаза его впивались в карты и затем следовало лаконичное заключение. Григорий не помнил ни од­ного случая, чтобы тот в чем-то ошибся. Это удивляло Трубина, и он восхищался такой проницательностью. Но после того, как врач достал такой же, как у бухгалтера, миниатюрный блокнотик с запи­сями и стал сверять расчеты с игроками, а потом подсчитал, на ка­кую сумму съедено соленого омуля и выпито пива, и эту сумму за­нес в свой блокнотик и затем разделил ее на всех, Григорий понял, что все эти люди, с кем он сошелся нынче, не просто субботне-вос­кресные игроки, а живут‘этим...

Жена Софья открыла ему дверь и, не сказав ни слова, ушла в спальню.

Днем в прорабской спросили Трубина. Он вышел узнать — кто. Бледное помятое женское лицо, ломкий от волнения голос... «Дом у нее, наверное, сносят, вот и пришла»,— подумал он. Трубин уже со­брался сказать, что все справки по сносу домов выдаются в тресте, но женщина не захотела его слушать, а сначала убедилась, нет ли еще здесь кого. Попросив разрешения присесть, она вздохнула и по­шевелила узким, почти безгубым ртом.

С первых же ее слов гнетущая и вязкая тяжесть подступилаему к горлу и в голове шевельнулась боль, сначала вялая, тупая, потом все более острая, охватывающая лоб и виски. Надо бы встать и походить по прорабской, но Трубин не встал и старался не дви­гаться, чтобы никто не догадывался о его чувствах.

Женщина была в дорогом, но теперь уже немодном коверкото­вом пальто и злым, ломким голосом рассказывала ему о том, что «мой муж сошелся с вашей женой» и что они «оба сговорились уе­хать из города», а у нее дети и «надо что-то делать, не оставлять же детей без отца». Она, эта женщина, которую он Еидел впервые, ука­зывала свидетелей, называла, когда и где встречались «мой муж и ваша жена».

Она говорила с ним с постоянной, непроходящей злобой, словно обвиняла не только тех, из-за кого пришла сюда, но и его, Григория. И ему на какое-то время почувствовалось, что он тоже не лучше Софьи, раз допустил такое, что он вместе с ней, с женой, такой и сякой...