Пустошь - Алексей Бобл

Алексей Бобл, Андрей Левицкий

КЛАНЫ ПУСТОШИ

КНИГА ПЕРВАЯ. ПУСТОШЬ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ФЕРМЕР

Глава 1

Выйдя из гаража позади дома, Борис Джай-Кан сказал:

— Карбюратор я починил. Поедешь к Железной горе, отвезешь продукты Знахарке и Старику.

— Прямо сейчас? — удивился Туран.

Было ранее утро, солнце только выглянуло из-за горизонта, но ферма уже проснулась. Со стороны ворот доносились голоса батраков, в загоне хрюкали свиньи, в ангаре приглушенно гудела динамо-машина.

Ветошью Борис тщательно вытер испачканные машинным маслом руки. Он был чем-то озабочен — губы поджаты, глаза прищурены.

— Прямо сейчас. И Мику с собой возьмешь.

— Еще и Мику! Его-то зачем?

Девятилетний брат был существом бодрым и энергичным. Провести с ним целый день в тесной кабине трехколесной мотоциклетки — не слишком приятная перспектива.

— Как мы там поместимся? Мика уже здоровый…

Борис с удивлением взглянул на старшего сына, бросил грязную тряпку в ящик для мусора и пояснил:

— Я же сказал: «Панч» в порядке, я починил. Поедешь в нем. Назар говорил, ты не хуже меня научился управлять.

— «Панч»?! — обомлел Туран. — Научился, да! Назар не соврал! Но ты… разве тебе машина не нужна?

«Панчем» называли бронированный крытый грузовик, самый мощный из тех, которыми владел Борис Джай-Кан. Он был хозяином крупной фермы и до сих пор не разрешал Турану самому ездить на «Панче», только вдвоем с ним или с механиком Назаром.

— Но почему на «Панче»? — спросил Туран и тут же добавил, испугавшись, что отец передумает: — Нет, я не против, конечно. Но…

Разговаривая с Борисом, он заметил, что тот немного медлит, прежде чем отвечать, будто отцу требовалось больше времени, чем обычно, чтобы подобрать нужные слова. Заметил — но не придал этому значения.

Взявшись за створку ворот, фермер сказал:

— Дороги сейчас опасные. В этом сезоне холмовейники часто воюют, можешь наткнуться на матку ползунов. Помоги открыть.

Отец и сын навалились на тяжелые скрипучие ворота.

— Продукты для Знахарки в кузове, — добавил Борис. — Старику патроны, ну и другое. В кузов лучше вообще не суйся, пока на место не приедешь, понял? Штуцер в башне заряжен. В ящике под сидением шашки лежат. Если что — пуганешь волков.

Последних наставлений отца Туран не услышал — он любовался «Панчем», стоящим в центре просторного гаража.

Грузовик был хорош: мощная бронированная кабина, лобовое стекло сверху и снизу прикрыто листами железа, расстояние между их краями всего с полметра, только-только чтоб водитель видел дорогу. Кузов усилен стальными подковами-тюбингами — вроде тех, которыми в тоннелях древнего метро укрепляли свод. Туран в метро, конечно, никогда не бывал, но Назар ему рассказывал. Механик покупал эти штуки у торговцев, чьи караваны иногда проходили через владения Бориса Джай-Кана. А откуда торговцы брали свой товар, фермерам без интереса. Немало отчаянного народу в поисках поживы шастает по развалинам городов и древним подземельям…

Круглое отверстие в крыше кабины закрывала оружейная башенка — остроконечный колпак из толстой жести, с бойницей. Внизу, между сидениями, приварена полка; если встать на нее, голова окажется как раз на высоте отверстия. Рядом с ним — еще одна полка, со скобами, к которым ремешками пристегнуто двуствольное нарезное ружье приличного калибра.

Туран пошел вдоль «Панча». Хороша машина, нечего сказать. Огромные черные колеса, массивные подножки. Противотуманные фары накрыты выпуклыми круглыми решетками, выхлопная труба буквой «Г» торчит позади оружейной башенки.

— Брута! — крикнул отец. — Ты все сделала?

— А то! — донеслось снаружи. — Чего кричать с утра пораньше?

Пока мать Турана болела, Брута вела хозяйство в доме. Старуха была сварлива, зато вкусно стряпала.

— И чего спешка с утра? — проворчала она, входя в гараж с корзиной, накрытой полотенцем. — Что за времена такие? Все торопятся, бегут куда-то…

Туран принял из рук Бруты корзину, пахнущую пирожками, и полез в кабину. Позавтракать этим утром не удалось, отец поднял его ни свет ни заря и сразу погнал мыться, а после в гараж.

— Быстрее, — поторопил Борис Джай-Кан, когда старуха ушла. — Поставь под сидение и поднимай Мику, а то он сам встанет и убежит, потом ищи.

— Но зачем мне Мику с собой брать? — Туран спрыгнул с подножки.

Еще пять минут назад он не хотел никуда ехать, но узнав, что ему доверят «Панч», обрадовался. Вот только присутствие беспокойного брата могло все испортить.

— Сыпь у него, — сказал Борис, помедлив. — Сыпь на шее.

— Ну и что? У него всегда где-нибудь сыпь, а потом проходит.

— Мать волнуется. А ей нельзя волноваться.

Фермер стоял в воротах, озаренный тусклым утренним светом, — темный силуэт на сером фоне. Среднего роста, крепко сбитый, в старых брюках-галифе и свитере. Голова не покрыта. На поясе висел пистолет, закатанные рукава обнажали сильные волосатые руки. Турана всегда удивляло, что волосы на голове отца седые, сквозь них просвечивала загорелая лысина, а на руках поросль густая и черная.

— Пять минут у тебя на то, чтобы поднять Мику и прийти к матери. Время пошло!

Определенно, это было утро сюрпризов.

— А к матери зачем? — вконец удивился Туран. — Мы же к ужину вернемся, а то и раньше.

И вновь пауза — отец молчал, хотя вопрос был совсем простой.

— Она теперь редко вас видит. Попросила, чтоб зашли. Тебе сложно? Почему я должен тебя уговаривать?

Нет, Турану было не сложно. Хотя в последнее время вид матери и ее разговоры производили гнетущее впечатление. Он, конечно, жалел ее — и в то же время старался видеться как можно реже, из-за чего его слегка мучила совесть.

— Все, давай! — отец шагнул наружу, но потом, словно устыдившись своей суровости, остановился. Поглядел на сына и, когда тот выходил из гаража, легко хлопнул по плечу.

Туран ни разу не видел, чтоб Борис Джай-Кан смущался, он не привык к отцовским проявлениям чувств, даже таким сдержанным — и неуверенно улыбнулся в ответ. А фермер уже спешил к сараю, откуда двое молодых батраков выводили низкорослую бесхвостую лошадь.

Мика, прыгая на одной ноге и натягивая на вторую башмак, едва не улизнул через заднюю дверь.

— Стой! — Туран ухватил его за соломенные вихры на темени. — Никуда ты не пойдешь.

— Чего это?! — заголосил младший брат. — Пусти! Мне надо!

— Отец сказал, едем к Железной горе.

— Не хочу к горе! — Мика попытался вырваться. — Там старики эти!

Мальчишка не любил Знахарку и ее брата, которого все называли Стариком. Они вечно пичкали его полезными, но невкусными хлопьями из карликовой кукурузы, а старуха еще заставляла открывать рот и высовывать язык, который долго рассматривала. Потом она щупала ему бока и мяла живот Мики сухими сильными пальцами.

— Правильно, к старикам и едем, — согласился Туран.

— Зачем? Не поеду!

Мика — смешной, конопатый, лопоухий. Когда сердится, щеки краснеют, а между бровей пролегают две морщинки, одна короткая, другая длинней. Брат дернулся сильнее, но Туран крепко держал его за волосы — у Мики аж слезы на глазах выступили от возмущения.

— Батя сказал, Знахарка микстуру новую сделала, которая матери может помочь. Надо Знахарке отвести продуктов и забрать лекарство. Прямо сейчас выезжаем. Ты что, не хочешь, чтоб мать выздоровела?

— Ты сдурел! Конечно, хочу! — оскорбился Мика. — Я только ехать не хочу! Я вчера силки…

— На «Панче», — перебил Туран.

— Я… ого! — Мика замолчал, от удивления открыв рот. Потом мотнул вихрастой головой и добавил огорченно: — Не, все равно не могу, дела у меня… Да отпусти ты!

Но Туран не отпустил, зато дал подзатыльник, чтоб не вырывался. Наклонив голову брата влево, вправо, потом вперед и назад, внимательно осмотрел кожу. И вправду — сыпь под кадыком и немножко за ухом. Но из-за такой ерунды ехать к Знахарке? Странно как-то…

— Батя сказал — обязательно едем вдвоем. И к матери перед дорогой велел зайти.

Мика что- то еще возмущенно бубнил, но Турану было не до него. Прикрыв заднюю дверь, он потащил брата по темным коридорам. Оба они не любили ходить в дальнее крыло дома, в комнату, устланную толстыми коврами, приглушавшими звуки шагов. На полу здесь стояла большая старинная ваза, треснувшая, с облетевшей позолотой, над кроватью висели древние картины в резных рамах. А на самой кровати, под лоскутным одеялом, лежала мать. В комнате всегда было закрыто окно, и всегда горела свеча в блюдце на табурете.

Мама казалась старухой, хотя была на много лет младше отца. Она почти выжила из ума, лихорадка изуродовала ее лицо и иссушила мозг.