Дитя миссионера - Морин Макхью

Морин Ф. Макхью

Дитя миссионера

- Ты слепой? - спрашивает женщина.

Я смотрю прямо на нее.

- Нет, - отвечаю я. - Я иностранец.

Она выпрямляется, шокированная, вихрем розового платья и аромата нули, вцепившись руками в вуаль. Здесь на островах редко встречаются белокурые голубоглазые варвары, и меня часто спрашивают, нормально ли я вижу и у всех ли северян глаза голубые. Но такой вопрос мне задали впервые. Наверное, она думает, что у меня на глазах бельма, как молочные пленки у старика.

Она решила, что я прошу подаяния- наверное, я сильно обтрепан. Надо было сказать «да», а тогда можно было бы попить чего-нибудь и убраться с солнцепека. У меня ни гроша, я давно ничего не ел, мне все безразлично, и я поглупел малость от жары и недоедания. Чувствую себя на все пятьдесят в свои тридцать один.

Надо бы мне пойти туда, где нанимают людей, и ждать с парой других громил, не найдется ли какая-нибудь грязная работа. Меч надо бы протереть маслом. Но это зряшная потеря времени: наемники здесь никому не нужны, Небесный Принц в свою армию иностранцев не берет.

Но я не хочу возвращаться. Там, на рыночной площади, какой-то скандалист тараторил в прошлый раз насчет наших Двоюродных со звезд. Двоюродные на этих островах еще не появлялись в таком числе, чтобы стоило замечать, и я ручаюсь, что этот тип ни одного сам не видел. От трескотни этого балабола у меня голова стала раскалываться. Знал бы он, что Двоюродные обо всех нас думают так, как обо мне - та тетка, что спросила, не слепой ли я. Варварами они нес считают. И дураками, потому что мы называем магией то, что они делают, а на самом деле это называется наука. А еще они, бывает, нас жалеют.

Нет толку из-за этого переживать. Пора идти на рынок, посмотреть, не даст ли кто-нибудь работу проклятому иностранцу - канавы чистить, быть может.

Но я сижу, и голова раскалывается от жары и голода, и поглупела эта голова до того, что ничего не способна придумать. И еще дайн проходит, я сижу на месте, и солнце высоко стоит в небе, выгоревшем до цвета селедона, Не то сон, не то явь.

Кажется, придется начать распродавать снаряжение - стать на путь к голодной смерти.

Я открываю глаза и вижу корабль, идущий ко мне по глубокому зеленому морю. У него красные глаза с фиолетовыми ободками и паруса фиолетовые; издали виден там человек, одетый в черную одежду из одного куска ткани. Кто-то из Двоюродных, на носу стоит. В рубке горит свет, звездная магия, будто третий глаз, слепой и белый. Здесь, на островах, когда увидишь Двоюродных, они с богатыми и сильными.

А что этот Двоюродный подумает, если я заговорю на его языке? Я только несколько фраз помню. «Привет», «Меня зовут», и еще запомнилось от уроков их языка: «У мужа и жены Ларкиных трое детей, мальчик и две девочки». Хватит ли у Двоюродного любопытства, чтобы взять меня на борт? Вспомнить долг, которым обязаны Двоюродные моему роду и помочь мне вернуться на материк?

Корабль причаливает, трое гильдейцев и Двоюродный сходят на берег и идут по набережной. Южане всегда пялятся на иностранцев, но на Двоюродного пялятся вдвойне, и кто их может за это осудить? Этот Двоюродный - женщина, волосы у нее непокрыты, одета она как мужчина, но выглядит совсем не как мужчина, и близко нет. Меня это развлекает. Южанки прикрывают рты вуалями и останавливаются поглазеть.

Она идет по набережной, тщательно сохраняя безразличие. Это я могу понять: что еще делать, если день за днем на тебя все пялятся? Притворись, что не замечаешь.

Она высокая, выше меня,, но Двоюродные всегда высокие, а у меня рост маловат для мужчины. Она глядит прямо на меня, а я в этот момент случайно улыбнулся. И расстояние между нами примерно в человеческий рост. У нее светлые глаза.

- Привет! - говорю я на торговом языке Двоюродных. Слово просто выскочило само.

Она останавливается, как теленок стабоса от захлестнувшего аркана.

- Привет, - говорит она на том же языке. Гильдейцы цепенеют от ужаса, двое в красном, один в зеленом, все со щетиной на бритых головах. - Ты знаешь лингву?

- Чуть-чуть, - отвечаю я.

Тут она что-то тарахтит, спрашивает: «Где та-та та-та та».

Я пожимаю плечами, роюсь в памяти. Уроки по лингве были жизнь тому назад, я почти ничего не помню. Приходят на память слова, которые я на тех уроках часто говорил:

- Не понимаю. Я очень плохо говорю на лингве,

- Где ты учился? - спрашивает она на сухри, языке южан. - В космопорте?

- Северней.

Не слишком четкий ответ. Я уже жалею, что заговорил. Быть проклятым иностранцем само по себе противно, еще противнее быть зрелищем. И голова болит, и усталость от трехдневного недоедания.

- Ты в порту работал? - спрашивает она, нащупывая почву.

- Нет, - отвечаю я и ничего не добавляю.

Она хмурится. И как лодка перед шквалом, меняет галс. Она говорит на моем языке, языке моей родины.

- Как тебя зовут? - Эту фразу она произносит осторожно и неуверенно.

- Яхан, - отвечаю я наиболее распространенным мужским именем у северян. - А тебя? - спрашиваю я, не обращая внимания на ее любезность.

- Сулия, - говорит она. - Яхан - из какого рода?

- Мой род весь мертв. Яхан без рода.

Но она качает головой и говорит на сухри:

- Прости, я не понимаю, Я очень мало знаю крерианский. Как ты назвал свое имя?

- Яхан Скарлин, - говорю я и на своем языке добавляю: - Пошла вон.

Я устал от нее, от всего, от голода.

Она не слушает, а слушала бы, так не поняла бы.

- Скарлин, - говорит она. - Я думала, из Скарлина все…

- . Мертвы, - говорю я. - Спасибо тебе, Двоюродная. Мне приятно, что ты сохранила имя моего рода.

Это на сухри получается неуклюже. Язык южан не приспособлен для иронии.

- Сулия Двоюродная, - говорит почтительно один из гильдейцев, - нас ждут.

Она отмахивается.

- Я знаю о том поселке в Скарлине, - говорит она. - Ты мальчик из миссии. У тебя есть образование. Почему ты не работаешь в порту?

- И не живу в гетто? - Вернулось слово из ее торговой лингвы. - С прочими туземцами?

- Разве вот такая жизнь лучше, чем работа с техникой? - спрашивает она.

Лучше бидонвиля, думаю я, где хижины теснятся друг к другу, а над головой ревут звездолеты, так что зубы болят, а тарелки стучат на полках.

Я смотрю на нее, она на меня. Я ищу слова лингвы, но это было очень давно» и я плохо соображаю.

- Уходи, -.говорю я на сухри. - Тебя ждут.

Она колеблется, но гильдеец не задумывается ни на секунду. Он делает шаг вперед и бьет меня по голове наотмашь - за неуважение. Я ученый, знаю, что сдачи давать нельзя. О Хет, бедная моя голова! Сволочной народ - южане, понятие гражданского достоинства у них и не ночевало.

Сбитый с ног, я лежу тихо, почти уткнувшись носом в камни, гадая, будет ли он еще меня бить, нюхая пыль, морскую соль и собственный запах - из всего этого самый противный.