Сказки и истории - Эдит Несбит

Эдит Несбит

Сказки и истории

БИЛЛИ И ВИЛЬЯМ

— Ты нашел свое призовое сочинение?

— Нет, но зато я раздобыл велосипед у сына мясника.

(Из разговора двух приятелей на палубе океанского парохода)

Интересно, как вы отнесетесь к тому, чтобы проделать пешком трехмильный путь до железнодорожной станции, а затем еще столько же миль обратно, ради встречи со своим кузеном, которого вы никогда в жизни не видели, да и не желали видеть, при том что у вас в сарайчике рядом с домом остался недоделанный воздушный змей, а на двери сарайчика нет ничего даже отдаленно похожего на замок, и вас всю дорогу преследует мысль о каком-нибудь жулике, покушающемся на плоды ваших трудов? Не знаю как вы, а герой моего рассказа относился ко всему перечисленному резко отрицательно.

Вдобавок к тому дорога была очень пыльной, пейзажи вокруг — однообразными, летнее солнце немилосердно жгло ему плечи и голову, перед станцией тянулся утомительно долгий подъем, а поезд прибыл с почти часовым опозданием, потому что это был поезд Юго-Восточной Железнодорожной Линии — как известно, поезда этой линии считают ниже своего достоинства двигаться строго по расписанию. Словом, Вильям был готов рвать и метать, и он был бы готов к этому еще лучше, если бы узнал, что я называю его Вильямом, — таково его официальное имя, но в действительности он «откликается» (если мне будет позволено использовать здесь это слово, обычно употребляемое в сообщениях о пропавших собаках) на имя «Билли». Пожалуй, мне все же стоило начать с этого имени — ни к чему без особого повода называть человека так, как ему не нравится, пусть даже и за глаза.

Итак, поезд наконец прибыл, и, к огромному неудовольствию Билли, из вагонов выпрыгнуло сразу четверо или пятеро мальчишек, так что ему пришлось по очереди подходить к каждому из них с одним и тем же вопросом:

— Послушай, твое имя случайно не Гарольд Сент-Лиджер?

Ни один из мальчишек ему не понравился, но все они были не Гарольды, кроме самого последнего, который не понравился ему больше всех. Этот последний и оказался младшим отпрыском семьи Сент-Лиджеров.

— Ага, значит, ты и есть мой кузен? — только и смог сказать Билли, когда Гарольд утвердительно ответил на его первый вопрос. Затем Билли решительным тоном дал указания носильщику на счет доставки багажа и повернулся к Гарольду со словами «Теперь идем!» И Гарольд молча пошел рядом с ним.

Приезжий кузен оказался упитанным рыжеватым мальчиком с очень белой кожей и замедленными телодвижениями, чем-то напоминавшим шелковичного червяка. Билли не нашел в нем абсолютно ничего привлекательного. Сам он был худым и загорелым, с тонкими руками и ногами, суставы на которых выпирали подобно вздутиям на только что привитых ветвях деревьев. Гарольду он показался ужасным уродом.

По дороге домой они почти не разговаривали. Когда гость является некстати и, к тому же, не по собственной воле, вряд ли стоит рассчитывать на приятную и оживленную беседу. Дома их ждал чай. Угощая Гарольда, мама Билли расспрашивала его о семейных делах и вообще старалась быть очень приветливой, только это никому не доставило радости. После чаепития Билли провел кузена по окрестностям, показал ему строения фермы, животных и прочие вещи, которые не могли бы оставить равнодушным ни одного нормального мальчишку. Гарольд не проявил ко всему этому сколько-нибудь заметного интереса. В конце концов Билли, уставший быть вежливым и гостеприимным, сказал:

— Я полагаю, ты все же найдешь здесь что-нибудь себе по душе, каким бы ты ни был тупицей и увальнем. Это ты можешь сделать и без моей помощи. Мне сейчас некогда с тобой возиться — я должен закончить своего воздушного змея.

Внезапно лицо шелковично-червивого Гарольда озарилось неподдельным восторгом.

— Воздушный змей! — воскликнул он. — Я знаю в них толк. Я даже изобрел совершенно новый тип змея. Если позволишь, я бы с удовольствием тебе помог.

Оживленный, сноровистый и сообразительный Гарольд в окружении банок с клеем, бечевок, бумаги, лент и тонких негнущихся реек казался совсем другим человеком по сравнению с туповато-безразличным Гарольдом, еще недавно уныло бродившим следом за Билли по скотному двору. Билли никак не ожидал найти в его лице столь ценного помощника, и постепенно его мнение о кузене начало меняться в лучшую сторону.

— У тебя неплохо получается, — сказал он, — хотя ты какой-то слишком аккуратный, прямо как девчонка.

— Если бы у меня был нужный сорт бумаги, — заявил Гарольд, пропуская обидное замечание мимо ушей, — я смог бы построить Воздушного Суперзмея собственного изобретения; но для этого требуется бумага особого сорта, которую очень трудно достать. Однажды я раздобыл рулон такой бумаги в небольшом магазинчике в Бермондси, но, к сожалению, это случилось во сне.

У Билли от изумления отвисла нижняя челюсть.

— Ты, должно быть, слегка не в себе, — сказал он после минутной паузы и с тоской подумал о загубленных летних каникулах, которые ему придется провести в обществе чокнутого кузена, по ошибке отправленного не в психолечебницу, а на вполне приличную сельскую ферму, где отродясь не видывали лунатиков.

Этой ночью Билли очнулся от глубокого и спокойного сна, характерного для всех здравомыслящих, не склонных к глупым фантазиям мальчиков, и увидел возбужденного до крайности Гарольда, стучавшего по его спине большим рулоном плотной бумаги.

— Просыпайся! — говорил Гарольд. — Скорее просыпайся! Я хочу проверить, сон это или нет. Только что мне приснилось, как в комнату залетела галка и унесла с комода небольшой альбом с золоченым рисунком на обложке, а когда я во сне поднялся и подошел к комоду, то увидел рядом, в отверстии за каминной трубой рулон бумаги. Потом я проснулся, и оказалось, что я держу в руках НАСТОЯЩИЙ рулон, и это именно та бумага, что нужна для моего Суперзмея — точно такой же рулон я однажды во сне купил в Бермондси. Уже пять часов, на улице светло, и я собираюсь немедленно приступить к работе. Теперь-то я сделаю его — это будет грандиозный Суперзмей.

— Грандиозная Суперчушь! — сердито буркнул разбуженный Билли. — Оставь меня в покое со своими дурацкими сновидениями. То он в Бермондси, то за каминной трубой — и все с этим рулоном, чтоб он сгорел синим пламенем! У тебя, приятель, мозги набекрень, а воображение как у девчонки. Даже слушать противно.

— Да, это был сон, — повторил Гарольд, — но сейчас я уже не сплю, а бумага — вот она, у меня в руках. И альбом с позолотой исчез на самом деле. Можешь встать и убедиться.

И Билли встал, чтобы убедиться. Причем не просто встал, а с воплем подпрыгнул в кровати и, отпихнув Гарольда, устремился к комоду. Не найдя там альбома, Вильям обернулся к своему кузену и начал трясти беднягу с такой страшной силой, что у того лишь чудом не вылетели из орбит глаза и не сорвалась с плеч круглощекая рыжая голова. (В данном случае наш герой назван Вильямом вполне заслуженно. Человек, который хочет, чтобы окружающие называли его гордым именем «Билли», не должен уподобляться какому-нибудь противному Вильяму, вытрясающему души из своих несчастных кузенов. А если уж он ему уподобился, то пусть получает свое и не обижается.)

— Я… я… я не по… нял… — икал бедный Гарольд, — что слу… чи… лось?

— Ты гнусный маленький идиот! Ты вовсе даже не спал, а лежал как бревно и таращил свои пустые глаза на эту наглую птицу, утащившую мое призовое сочинение! Все пропало! Я десять дней просидел над этим трудом, надеясь в будущем получить за него награду, и все умные мысли взял из книг, а теперь мои усилия пошли прахом. Я уже не смогу написать его заново, потому что на ферме нет этих книг, а без книг я сочинять не умею. Черт возьми, черт возьми, ЧЕРТ ВОЗЬМИ!

— Мне очень жаль, — сказал Гарольд, — но я не лежал как бревно. Я на самом деле спал, и я раздобыл во сне бумагу для змея, которая потом стала настоящей. Если хочешь, я помогу тебе заново написать сочинение.

— Я ничуть не удивлюсь, если узнаю, что твоя история со сном — лишь хитрая уловка, — продолжал Вильям. (В данном случае я не могу назвать его другим именем.) — Ты просто спрятал мое сочинение, чтобы после самому послать его на конкурс и получить приз, который по праву должен принадлежать мне.

— Как ты мог такое подумать? — воскликнул не в меру впечатлительный Гарольд и позорно расплакался.

— Нечего распускать нюни, — продолжал свирепствовать Вильям. — Меня этими штучками не проймешь. Отныне я буду поступать таким образом: при посторонних я для вида сохраню с тобой нормальные отношения, но попробуй только заговорить со мной, когда мы будем наедине. Одно из двух — ты либо никчемный придурок, либо подлый вор, но в любом случае я не желаю иметь с тобой ничего общего.