Однокласснику - Олег Скрынник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мальчики
Трём мальчикам, погибшим под танками в августе 1991-го, —
и всем нашим мальчишкам
Ах вы, мальчишки-лихоманки!Вам до всего есть в мире дело.И вы бросаете под танкиСвоё единственное тело.
Как сложно выжить с честным сердцем:Оно всё время – за кого-то.И кажется: взломай лишь дверцу —И вступишь в царствие Свободы.
Не вразумят вас папки-мамки…Вы не послушаете даже,Что направляет эти танкиВсегдаРука одна и та же.
Подражание Андрею Дементьеву
А мне приснился сон, Что Пушкин был спасён
А. ДементьевА мне приснился сон,Что был Союз спасён
Батыром Нурсултаном.Он в Пущу прискакалИ трём канальям пьянымПо жопе надавал.И каждый подписанецОт этого прозрел…
К несчастью, казахстанецТак сделать не посмел.
А мне приснился сон,Что был Союз спасён.
Небесный храбрый житель,Вояка и герой,Поднял свой истребительПод облака РуцкойИ крикнул прямо в ушиСквозь радио своё:«Не дам страну разрушить!Я дрался за неё!»И под крыльцо ракетуШвырнул им просто так…
К несчастью, в пору этуОн гладил свой пиджак.
А мне приснился сон,Что был Союз спасён.
В минуту подписаньяВ правительственный залВломился дядя ВаняИ шваброй всех погнал,В уме крича: «ИдитеВы в жопу, ребятня.Одно отнять хотите,Что было у меня!»А вслух:– Пройдите в баню:Убраться надо, вот…
К несчастью, дядя ВаняЗабыл, что он – Народ…
А мне приснился сон,Что был Союз спасён.
Корж
1
Вот интересно: как ехал Пушкин в Оренбург? К стыду своему, до сих пор не знаю. Через Уфу или через Самару? Рациональнее, конечно, через Самару. Зато через Уфу живописнее.
Но как бы он ни ехал, всё равно должен был перед городом миновать вот этот поворот или, как у нас некоторые говорят, «свёрток». Место, где от шоссе ответвляется узенькая дорога и, изгибаясь пару раз, уходит за жёлто-бурые холмы. Конечно, асфальта здесь тогда не было. Его, по правде сказать, и сейчас нет. Но видно, что люди дорогой пользуются: то клок соломы валяется, то какая-нибудь железка от трактора, то – с полметра глубиной – колея от мощной техники, которую черти понесли в распутицу съехать на рыхлую обочину.
По этой-то дороге и проехали сто лет назад герои рассказа.
– Только они проехали ещё дальше, просёлком, во-он за те горы!
Кузьма Евграфович, краевед, сидит на переднем сиденье вполоборота, поглядывая то на меня, то на водителя Костю, то куда-то вдаль.
– «Железку» на восток строили позже, уже в Мировую войну, пленные. А они тут пересели на подводы и двинули малой скоростью. Хотели дальше, в Зауралье или даже в Сибирь, но у Силы жена собралась тут рожать, да в родах и померла.
– Силы?
– Сила Коржавин или, как его звали, Корж. Он у них был вроде как за старшего.
– Коржик, – вставил весело Костя.
– Не знаю уж, – повысил голос Кузьма Евграфович, – было ли у них такое слово, «коржик», а только Силу и всех его потомков Коржами звали. И посейчас зовут.
И, выдержав приличествующую паузу, продолжил:
– Схоронил он жену и сказал своим землякам: «Всё, братья. Дальше не иду. Вы как хотите, а я здесь буду хутор ладить». Ну, братья потоптались-потоптались, а желающего дальше их вести-то и не нашлось. И говорят: что ж, Сила, раз такое дело, то давай тут и осядем. Землю нам и тут, наверное, нарежут. Речушка, вон, бежит какая-никакая. Прокормимся!
– Ну, ты, Евграфыч, так рассказываешь, как будто сам им коней запрягал! – снова высунулся Костя.
– Ты, вон, на дорогу лучше смотри, – урезонивает молодого Кузьма Евграфович. Но тем не менее считает необходимым пояснить.
– Все самые первые шаги с девятьсот шестого и по шестнадцатый год аккуратно описаны моим тёзкой Кузьмой Шестопаловым, который, будучи грамотным, служил ротным писарем, попал на Японскую войну, по контузии демобилизован и, вернувшись на родину, в Смоленскую губернию, напросился в очередную партию переселенцев.
– А почему по шестнадцатый? – поинтересовался я.
– А в шестнадцатом Кузьма, как сказано в полицейском протоколе, «погиб от нутряной болезни». И летопись кончилась. Остались лишь метрики, справки да кое-какие церковные записи.
Назвали, значит, деревню Покровкой, в честь Покрова Святого. Некоторые говорят, что их родная, Смоленская деревня тоже так называлась. Не знаю, я не проверял.
Зимовал Сила Корж в одиночку (ребёночек-то тоже не выжил, так вслед за мамкой и помер). А на другой год сосватал местную, бёрдинскую казачку Анну. С неё род и пошёл.
– О! – крикнул Костя. – гляди, гляди!
На пригорке стоит столбом и таращится на нас темноглазый сурок.
– Вот ты, Костян, сколько их видел? – оправившись от неожиданности, бырдит Кузьма Евграфович. – Миллион, наверное. А всё удивляешься как мальчишка.
«Пусть удивляется», – подумал я. Сейчас столько людей, которых ничем не удивишь…
На горизонте показалась золотистая полоска спеющей пшеницы.
– «Кубанка», – комментирует Кузьма Евграфович. – Опять Корж. Вот что характерно: десять посадят, у тех плешины да осот, а у него —золото. Колосок к колоску!
– Конечно, «колосо-ок»! – тянет Костя. – У всех бы был отец председатель колхоза…
– Ну, чего бормочешь! – перебил его Кузьма Евграфович. – Чего бормочешь? Такая же земля, как и у всех. Да и вообще, грех тебе: когда паи нарезали, Петра Лукьяновича уж и в живых-то не было.
И, обернувшись ко мне, пояснил:
– Директива эта дурацкая: «Колхозы разогнать!» Приехал Лукьяныч из района, хватил стакан водки, спать лёг. А утром так и не добудились.
– А «Создать колхозы!» – директива была не дурацкая? – подковырнул рассказчика я.
– И «создать» была дурацкая. Как тогда, так и сейчас надо было не чесать всё под одну гребёнку, а смотреть, где что лучше и эффективнее. Здесь вот, например, такой колхоз был! Ну, до мировых высот, может быть, и недотягивал. Но по российским меркам вполне был хорош. Продукцию давал качественную, экологически чистую. Долгов… Не поверите: долгов не имел! Колхозники реальные деньги получали. И пить… Не то, чтобы не пили, но время и меру знали. «Чёрных» алкашей Лукьяныч часть повыгонял, часть закодировал. За колхозный счёт. Ну, часть, конечно, поумирали: что делать. Но атмосферу он создал самую нормальную. Рабочую. И тут – на, всё под корень! Вот сердечко-то и не выдержало. А я такие колхозы не только не разгонял бы, а наоборот, поддержал. Конечно, не как при коммунистах, а в разумных пределах. Пока ещё фермерство поднимется! А тут – готовое, отлаженное производство. В фермеры ещё не каждый пойдёт, а кто пойдёт – не каждый так сможет, как Валерий Петрович. Вон, красота какая – залюбуешься! Пшеничка – аж ночью светится. Твёрдые сорта, валютный товар.
– Но всё-таки, Евграфыч, – начал Костя уже в примирительном тоне. – Та сторона, что Валерию досталась, всегда считалась лучшей.
– Да кем больно считалась! – возразил Евграфыч. – Вся полоса от Савкина Ключа и до самых торфоразработок такая же самая, что и понизу: те же камни встречаются, глинка просвечивает и прочие прелести. Ничего там нет особенного, кроме Коржа самого. Вот он – так правда, особенный.
– Ну, не скажи, – упорствовал Костя. – всегда все на эту сторону завидовали.
– Да нашим лишь бы завидовать! – отмахнулся собеседник. – Взял бы Корж нижнюю – завидовали бы на неё. Вот ты, например, чего на верхней пай не взял? Думаешь, не дали бы?
– А мне всё равно было, где брать: я её обрабатывать не собирался. И как получил, так сразу же и продал.
– Вот видишь! Не собирался. А рассуждаешь.
– Кто на что учился, – ухмыльнулся Костя.
– А что это ещё за торфоразработки? – удалось, наконец, мне вставить заинтересовавший меня вопрос. – Сроду не слыхал, чтобы в наших местах когда-нибудь торф находили.
– Ха!
Костя поглядел на меня через зеркало как на некую достопримечательность.
– На что сейчас учатся? – негромко произнёс Кузьма Евграфович, словно продолжая вслух свои мысли, помешавшие ему услышать мой вопрос. – В основном на экономистов да на юристов. Прокурорами да бухгалтерами скоро дороги мостить будем. А вот инженеров, как в старину, снова станем из-за границы выписывать.
Конец ознакомительного фрагмента.
