Закат христианства и торжество Христа - Игорь Иванович Гарин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Религия — освобождение от зла мира путем приобщения к высшей силе.
Еще мудрый Аристокл заметил, что мало таких убежденных атеистов, которые в тяжкую годину не были готовы признать божественное провидение. Перед смертью запоздалое религиозное чувство посещает даже самых яростных богоотступников, таких как Дидро, Вольтер, Бодлер.
Как атеисты в час предсмертный свой
Трепещут перед тайной роковой…
Религия не делает человека счастливее, нравственнее или сильнее — она делает его защищеннее и богаче. Не умаляя самоценность человека, не ограничивая его антропоцентричность, она, в отличие от науки, не посягает на его место в мире: не отбирает у него сначала центральное место в мироздании (Н. Коперник), затем божественное происхождение (Ч. Дарвин) и, наконец, свободу выражения собственного «Я» (З. Фрейд).
Наряду с реальностью вещей существует высшая человеческая реальность — наш внутренний мир. Это самая непосредственная реальность. «Кошмар, — писал Ф. К. С. Шиллер, — обладает высшей реальностью, и он не станет менее тягостным от того, что мы найдем его причину».
Угасает человечность, угасает религия. Происходит возрождение человеческого, возрождается вера.
В начале XIX века Сёрен Киркегор предсказал, к чему приведет рост атеизма: к страхам, бесплодным фантазиям и утопиям, а также к утрате человечности.
В мире, где всегда «недостает света и милости Божьей», отказ от внутреннего Бога ведет к еще большему их дефициту — к бездне нищеты, бесправия и корысти.
Если хотите, центральная функция религии — поддержка человечности, регуляция духовности, равновесия идей и мотивов.
Все великие религии содержат в себе гуманистические моменты, способствующие творческой активности и самосовершенствованию человека. Все они объединяются именно гуманистической ориентацией. Вера в сверхъестественное обращается в веру в человека, как только высшей ценностью становится божественное в человеке.
Гений христианства заключается в остром чувстве приоритета персонального человеческого начала.
Нет ни одного человека без религиозной потребности, то есть без потребности поклоняться высшему. Просто предмет поклонения у каждого разный.
Личностный Бог — источник духовного богатства Человека. Из этого источника он черпает свою творческую энергию и свою надежду. Бог немыслим без Человека, ибо проявляется лишь через него. Бог — деятельная сущность людей. Бог — та сила, с помощью которой мы способны понять и оценить мир. Как говорил Эдгар Брайтман, ни один научный закон не может быть открыт без вмешательства божественного откровения, интуиции Творца.
Практическая ценность религии — в ее интимности. Логика, наука имеют дело с объектами, религия — с формированием субъективных переживаний. Раз человек переживает, он верит, а раз верит, он религиозен.
Ценность христианства (как и иудаизма) — в высотах человеческой субъективности: именно здесь, в той глубине, где человек соприкасается с Богом, мышление приобретает глубоко личностный характер и каждый становится мерой отношения к миру.
Религиозность — это и обращенность к другим людям, и интроспекция, и открытость, и интимность, и альтруизм, и спасение души. И все это — одно, разные облики Одного. Религия — не унификация, а плюрализация Божественного в нас.
В религии человек божий, Homo Dei, с религиозным пылом ищет самого себя. Наука и философия, конечно, тоже ищут человека, но извне его; здесь же он остается один на один с собой и Божеством.
Религиозный опыт — это творческий энтузиазм, состояние захваченности, полоненности, одержимости, но не в мире материи, а в бесконечном континууме непостижимого, чудесного, не поддающегося осмыслению и контролю.
Стержень религии — ненасилие, ахимса. Религиозный дух одерживает победу не тогда, когда приобщает к религии еще сто тысяч дикарей. Он одерживает победу, когда ослабляет насилие, напряжение, жестокость, вражду. Если бы религия имела лишь один такой аргумент, как Сергий Радонежский, или Франциск Ассизский, или Махатма Ганди, то одно это уже полностью оправдало бы ее.
«Не убий и не начинай войны; не помысли народ свой врагом других народов; не укради и не присваивай труда брата своего; ищи в науке только истину и не пользуйся ею во зло или ради корысти; уважай мысли и чувства братьев своих и все сотворенное ими сохрани и почитай; чти природу как матерь свою и помощницу; пусть труд и мысли твои будут трудом и мыслями свободного творца, а не раба; пусть живет все живое, мыслится мыслимое; пусть свободным будет все, ибо все рождается свободным…» — да если бы от религии осталось только это, то одного этого хватило бы, чтобы говорить о высочайшей культуре.
Бессмертие и Бог необходимы человеку, каждый раз, когда его подводит нравственное чувство. Фактически на этих основаниях человек строит культуру, зависающую в воздухе каждый раз, когда забывают о фундаменте. Но и сама религия только тогда может быть названа нравственной, когда не разделяет людей на враждующие лагеря и не требует уничтожения одного из них другим. Такими и были заветы Иисуса Христа, но, увы, не его апостолов и не церкви, присвоившей себе его имя.
Религия как средство запугивания для меня хуже атеизма. Когда в «Сумме Теологии» Святого Фомы я читаю: «Да возрадуются святые благодати Господней, разрешившей им лицезреть мучения проклятых в аду», — то даже с учетом времени написания этих страшных слов сказанное является свидетельством некрофилии, а не святости.
Как Гор Видал, я являюсь оппонентом трех мировых религий бронзового века, исповедующих грозного и мстительного бога и считающих женщин существами низшего ранга. Но при этом я не могу забыть двух фундаментальных вещей: культуры, из них выросшей, и нового сознания, проклюнувшего в Иисусе Христе.
Религия пракультурна: все философии имеют религиозное основание, все религии имеют философский смысл. На самом же деле — не только философии, но все человеческие институты, ибо все они вышли из религии. Жрецы рабовладельческого Египта были хранителями древнего знания, и в средневековой Европе Просвещение, как оно того не отрицало, рождалось в монашеских кельях. Достаточно сказать, что величайший ученый всех веков и народов Роджер Бэкон был монахом, как и математик Луллий, как и Мерсенн, как и Иоанн Креститель Реформации — Эразм Роттердамский.
Христианство было не менее плодотворным истоком культуры для новой эры, чем эллинизм для варваров. При этом следует иметь в виду не только ортодоксальную линию Августина — Аквината, но все многообразие христианской культуры, все ереси, все внутренние религиозные процессы, в том числе — Абеляра, Эриугену, Иоанна Скотта, Аверроэса, Уиклифа и т. д, и т. п. вплоть до Джордано Бруно и других инакомыслящих, подрывающих основы христианства и
