Закат христианства и торжество Христа - Игорь Иванович Гарин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В самом вопросе: существует ли Бог? — заключено непонимание сущности веры. Существуем мы. Бог — за пределами существования. Можно ли, допустимо ли входить с метром в высшие сферы духа? Религия есть высшая духовность, и спрашивать надо иначе: если материя исчерпывает материальный мир, то исчерпывает ли она мысль, интуицию, боль, идею, память, откровение, вдохновенность, экстаз, благодать, вечность, ничто? Исчерпывает ли она время, пространство, законы, эволюцию, мораль, тысячи эйдосов, из которых состоит идеальный мир? И еще сложнее: почему — мир, а не пустота, время, а не вечность, законы, а не хаос, дух, а не одна только материя, не задающая вопросов? Для чего Миру познавать Себя через нас? Откуда музыка, поэзия, откровение — эта высшая форма познания?
Почему — вопреки собственным законам — природа только тем и занимается, что усложняет себя?
Так вот: только ответив на эти вопросы, только изменив себя и природу вещей, только научившись управлять законами, мы получим право усомниться в том, существует ли Бог.
Религиозное чувство — прежде всего, ощущение бездны, которая отделяет мир физический и рациональный от мира духовного и морального, жизнь от смерти, время от вечности, радость бытия от превратности судьбы.
И если мы сегодня слабы в идеальной области, то лишь потому, что интеллект оторвался от вдохновения.
Религии творят не боги, а люди. Качество религии производно от качества ее творцов. Вот почему даже боги могут быть опасными. Одни спасительны, другие вызывают к жизни темные, разрушительные силы. Так что, критикуя религию, мы критикуем только ее создателей, уровень их культуры или бескультурья. Главный же предмет критики всегда находится вне критики, ибо Бог достаточно мудр, чтобы «не оставить следов».
Религия — часть культуры, может быть, главное в ней. И не только потому, что Библия принадлежит всем, атеистам и верующим, но потому, что здесь средоточие Чистоты и Красоты. Нет, религия даже не часть культуры, а ее остов, потому что без нее большая, долгая, плодотворная культура практически невозможна.
Сергей Трубецкой считал религию осью культуры. Философия, писал он, есть лишь особый фазис движения религиозных идей. Никогда ничего, кроме религии, не создавало искусства, — добавляла Анна Ахматова. Даже наука религиозна, она требует верить в знание и отлучает «неверных».
Какой была бы культура без религии? Ужасной! Я имею в виду даже не аморальность, а беззащитность. Сколько бы миллиардов несчастных, гонимых, угнетенных, беззащитных покинули бы этот мир с ожесточением? Один тот факт, что огромные массы людей находят в религии единственное утешение от абсурда смерти, делает разрушение веры безнравственным, антигуманным и бесчеловечным.
Самое страшное преступление, какое можно совершить, — это отнять у человека веру, не дав ему лучшей. Прогресс — это прежде всего прогресс веры; регресс — это в основном ее утрата.
Суррогат Бога — это самый страшный из суррогатов. Свидетельствует поэт Александр Галич:
Что знал я в ту пору о Боге
На тихой заре бытия?
Я вылепил руки и ноги
И голову вылепил я.
…
Когда ж он померк, этот длинный
День страхов, надежд и скорбей,
Мой бог, сотворенный из глины,
Сказал мне: Иди и убей!
Весь наш опыт демонстрирует, что сокровищницу культуры трудно наполнить, разбазарить же ее можно так же быстро и легко, как низвергнуть Бога. А сокровищница религии — не только религия, но и религиозное искусство, и величественные храмы, и чудотворные иконы, и этические системы, и монастырская организация труда и жизни, и религиозная философия, и… наука. Нам слишком долго внушали, что наука возникла как контроверза религии, но мы-то знаем, кем были Роджер Бэкон, Луллий, Рабле, Эразм Роттердамский; мы-то знаем, что все Отцы Просвещения — воспитанники тех или иных Ля Флеш[22].
Альберт Эйнштейн, которого необоснованно зачисляют в атеисты или пантеисты, признавался:
Правда, я иудей, но лучезарный образ Иисуса Назорея произвел на меня потрясающее впечатление… Никто так не выражался, как Он. Действительно, есть только одно место на земле, где мы не видим тени, и эта Личность — Иисус Христос. В Нем Бог открылся нам в самом ясном и понятном образе. Его я почитаю.
Знать, что существует сокровенная реальность, которая открывается нам как высшая красота, знать и ощущать это — вот ядро истинной религиозности.
Я утверждаю, что космическое религиозное чувство является сильнейшей и благороднейшей из пружин научного исследования… В наш материалистический век серьезными учеными могут быть только глубоко религиозные люди. Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, — это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепым.
Наши моральные взгляды, чувство прекрасного и религиозные инстинкты помогают нашей мыслительной способности прийти к ее наивысшим достижениям.
В книге об Альберте Эйнштейне[23] я собрал большую коллекцию высказываний творца теории относительности о религии и Боге, полностью разрушающих сложившуюся концепцию о его атеизме или пантеизме. Здесь нет надобности повторяться, потому что Эйнштейн на собственном опыте прекрасно знал, что такое религиозное чувство в самом традиционном смысле. Скажем, еще в детстве, к удивлению своих нерелигиозных родителей, он стал настолько глубоко верующим, что упрекал папу с мамой за отступления от кошерной диеты. А даже когда «религиозный рай» детства трансформировался, по его собственному выражению, в «фанатическое свободомыслие», он продолжал постоянно углублять свои представления о религиозном чувстве (или инстинкте) и о соучастии столь «ненаучных» сил в жизни науки.
Я бы усилил мысль: рассуждения Эйнштейна о религиозном чувстве поражают многообразием и глубиной. Эйнштейн в равной мере иронизировал как о «профессиональных атеистах», так и о теистах-профессионалах — «попах, которые могут нажить капитал» на его высказываниях. А вот истоки собственного религиозного чувства он видел «во многих псалмах Давида и в некоторых книгах библейских пророков», вдохновенно заявляя, что верит в Бога, который «являет себя в гармонии всего сущего», но не «занимается поступками и судьбами людей». И там, где это чувство отсутствует, наука вырождается в «бескрылый эмпиризм». Собственное религиозное чувство он описал не как естествоиспытатель, а как настоящий поэт: «Смиренное изумление порядком, открывающимся нашему слабому разуму в доступной части реальности». Познаваемость мира Эйнштейн считал «чудом, которое лишь усиливается по мере расширения наших знаний».
Он не заявлял пафосно, что за этим чудом видит Творца, создавшего мир
