Дева гор - Майя Тобоева

— Фу! Я бы ни за что не стала есть сырое мясо!

— Куда б ты делась? Пришлось бы.

— Все равно не стала бы, лучше бы с голоду умерла.

— А я бы не стала с голоду умирать. Я бы сбежать попыталась.

— Как, они же оленя догонят?

— Их усыпить можно. Для этого надо выдернуть у дахпи золотой волос на затылке, и пока он спит, бежать без оглядки, а то чудище, проснувшись, начнет лютовать — вырывать с корнями деревья и крушить все, что на глаза попадется…

Сгрудившиеся вокруг девочки внимали, затаив дыхание:

— И много народу они в вашей деревне съели?

Эйки поперхнулась:

— В нашей? Никого.

— А в других?

Боятся, а ждут с надеждой — вдруг и правда съели кого-нибудь? И тут откуда ни возьмись появилась наставница, резко вытянула обомлевшей рассказчице руки, свистнула розга, и пальцы обожгла такая боль, какой Эйки раньше не знала, но не успела она дернуться, как наставница хлестнула ее во второй раз.

— Это потому, что ты не сразу руки протянула, — пояснила Дили, осторожно дуя на ее покрасневшую кожу после того, как наставница ушла.

— Вот теперь ты по-настоящему наша, — одобрительно протянула Согурун. — Может, еще что-нибудь расскажешь? Или боишься, что опять попадет?

— Ничего я не боюсь, — соврала Эйки, видя вокруг множество глаз, горящих нетерпеливым ожиданием новых историй, и, подумав немного, заговорила о чудесах, увиденных в Белом городе.

Слушательниц особенно впечатлило то, что Эйки видела в Ночь плача дочерей правителя:

— Они на колеснице ехали или их слуги несли?

— Нет, они пешком шли.

— Пешком?!

— Это же Ночь плача была.

— А какие они? Красивые?

— Наверное, да.

— Слушай, не воображай. Думаешь, ты одна красивая?

— Я их не разглядела…

— А что ж тогда говоришь, что видела! Может, врешь?

— Зачем мне врать?!

— Тогда как же ты их не разглядела?

— Они лица накидками закрывали.

Девочки с жаром кинулись обсуждать эти подробности:

— Может, они страшные, поэтому закрываются?

— Скажешь тоже! Дочки правителя — и страшные!

— Так они, наверное, от дурного глаза закрываются?

— От дурного глаза ты закрываться будешь, а их сама Белоликая оберегает…

— Она и нас оберегает…

— Если грешить не будешь, кочерга ты закоптелая! А они, что бы ни сделали, все равно под ее защитой. Ну, до тех пор, пока Белоликая за что-нибудь на них не прогневается. Но это должен быть самый страшный грех…

— А что это — самый страшный грех?

— Болтать без толку! — усмехнулась Согурун, и все разом прикусили языки. — Раскричались, как ослицы. Хотела бы она соврать — расписала бы, какие принцессы раскрасавицы. Вы-то сами жриц-невест часто видите? То-то и оно. А хотите, чтобы вам дочек правителя, как есть, показали. Ага, ждите.

И обернулась к Эйки:

— А ты молодец, что не врешь.

4

Каждое утро, вскочив с лежанок, сонные девочки читали утреннюю молитву, а в трапезной наскоро проглатывали лепешки, запивая обжигающе горячим питьем из трав. Тем временем со скрипом отворялись ворота, а несколько прихожан обычно уже усердно отбивали поклоны на мосту, затем из внутреннего двора травницы и гадальщицы выходили во внешний, где их ждали люди, жаждущие излечиться от хворей или узнать, как расположена к ним Белоликая. В храме слышалось пение жриц, славящих возлюбленного Белой Девы.

К полудню народу прибавлялось. В храме воспевали великую и вечную любовь, соединившую Небо и Землю, но возле кладовых, где принимали и разбирали дары, пения порой не было слышно из-за невообразимого гвалта, топота и рева.

Вечером внешние ворота закрывались, и перед тем, как закрыть внутренние, старшие воспитанницы с пучками трав окуривали обитель, обходя ее по ходу солнца, а храмовый гимн звучал в честь Той, что светит в ночи…

В день посвящения Эйки отвели в рощу задолго до рассвета. Когда край неба заалел, в шелесте листвы и звоне колокольчиков услышала она шум моря, а в купальне, погрузившись в воду, почувствовала странный жар, усилившийся после того, как ее снова привели в священную рощу, и двойной круг из учениц и прислужниц сомкнулся под пение:

— Принимаем в нашу обитель, благословенную Небом и Землей, тебя, Эйки…

Держа в руках курильницы с ладаном, стоявшие под нулурами жрицы нараспев произносили:

— Великая Всеблагая наша Мать! Ты — свет! Ты — жизнь! Не отвращай лица своего от детей своих, благослови нас на служение Тебе…

Хор голосов вторил им, возносясь к небесам, и сияли во тьме крылья Йалнур — раскинутые над миром крылья любви. Звенели в кронах дерев колокольчики, густой аромат от курильницы щекотал ноздри, кружил голову.

— Великая Всеблагая наша Мать! Уповаем на милость Твою, Вседержительница!

В левую руку ей вложили белую нить, в правую — красную, а остальные, стоя на месте и раскачиваясь из стороны в сторону, как заснеженные деревья во вьюжную ночь, затянули:

«Белая нить сплетается с алой…Алая нить сплетается с белой…»

Белая — Божественная Дева. Алая — Ее возлюбленный.

Он и она.

День и ночь.

Встреча и разлука.

Жизнь и смерть.

Неразрывно связаны они, и вечен их круговорот.

«Алая — к белой,Белая — к алой…»

На мгновение перед глазами вспыхнул яркий свет, превращаясь в пламя костра, и Эйки увидела девушку, чья нагота сияла подобно серебрившимся в ночи нулурам, и юного воина, на чьи доспехи ложились отблески пламени. Он шагнул к деве, — и видение исчезло, как искра в ночи…

В канун зимнего солнцестояния в обитель пришли богатые дары. Девочки бегали радостные, возбужденные, хвалясь друг перед другом:

— Я же говорила, что в наших краях мед самый душистый!

— Нет, наш душистее!

— Зато нашего больше прислали, не поскупились!

А в кухне кипела работа: леденцы, пряники, пастила в виде раскинувших крылья птиц изготавливались в огромных количествах. Поработать там на подхвате считалось величайшим счастьем: сластей наешься на год вперед, хотя живот потом будет долго болеть.

Вечером перед службой в храме старшие поучали младших:

— Как начнут жрицы петь, надо заплакать.

— А если я не смогу? — пискнул кто-то.

— Ты уж постарайся! Или наставница постарается… розгой.

После такого предупреждения Дили куда-то исчезла, а вернулась запыхавшаяся, но довольная:

— Вот, держи, — и сунула в руку Эйки луковицу. — Спрячь в рукав. В храме вынешь незаметно и понюхаешь. Слезы сразу пойдут, средство верное!