Дева гор - Майя Тобоева

— Чего встала, — дернула ее за руку спутница и, понизив голос, проговорила: — Наслушаешься еще…

Прошмыгнув мимо тощей крикухи, Эйки оказалась в внутри. Темные стены уходили высоко вверх, к вырубленным под крышей узким окошкам, пропускавшим очень мало света, столы и лавки стояли впритык друг к другу, образуя два ряда, тянущихся от двери до возвышения у противоположной стены, на котором тоже был установлен стол. Вдоль стен громоздились жаровни, использовавшиеся, очевидно, только зимой, а из открытой боковой двери, где, судя по аромату свежевыпеченных лепешек, находилась кухня, доносились голоса. Сказав: «Постой тут», — провожатая направилась туда и вернулась с толстой румяной прислужницей, от которой вкусно пахло. Та принесла миску с водой, и Эйки, у которой со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было, поспешно схватила ее и успела порядочно отхлебнуть, прежде чем ее остановили:

— Ой, горе мое! Это ж тебе ручки сполоснуть. Питье-то вот, — и женщина протянула ей чашу.

А какие вкусные тут были лепешки! Эйки в один присест умяла целых три, могла бы и больше, но тут вожатая выразительно посмотрела на нее:

— Пора в хапан.

И, заметив непонимание, пояснила:

— Туда, где ты жить будешь. К ученицам. Вон, смотри: здесь дома гадальщиц… но ты их так не называй, они этого не любят. Надо говорить «предсказательницы». Ну, а дальше травницы живут, — слово «травницы» спутница произнесла, многозначительно покосившись на пучок трав в руке Эйки. — А там у них кладовые. Оттуда до хапана — два шага. Видишь крышу? Это теперь твой дом.

Нет. Дом у нее один, и он далеко отсюда. В глазах защипало. Сердце рвалось назад, к отцу — прижаться бы к нему сейчас, вобрать родной запах, смешанный с запахом дыма…

— Эй, ты что, на ходу уснула? Мы пришли.

Хапан, как и трапезная, был сложен из темного камня. Женщина толкнула тяжелую дверь, та будто нехотя отворилась, явив взору множество девочек в белых одеждах. Головы у них были бритые, а лица круглые, и на первый взгляд они казались одинаковыми. Разница заключалась лишь в том, что кто-то разглядывал ее, разинув рот, кто-то кривил губы, кто-то перешептывался с соседками. Когда за прислужницей закрылась дверь, одна из обитательниц хапана — высокая, крепко сбитая — подошла к ней:

— Как тебя зовут?

— Эйки.

— Эйки? Разве такие имена бывают?

Она не нашлась, что ответить. Ее же назвали — значит, бывают, но в присутствии стольких незнакомых девочек слова не шли с языка.

— Ты что, оглохла?

— Нет.

— Глядите, она, оказывается, разговаривает! А мы думали, она только реветь умеет!

Вокруг захихикали, а высокая продолжала:

— Все вчера слышали, как ты ревела. Как дурная ослица, которую хозяин высек.

От дружного хохота стены заходили ходуном:

— Да, да, она ревет, как ослица. И кто сказал, что она красивая? Она ничуточки не красивая!

Что она им сделала, почему над ней смеются? А девчонки не унимались:

— Она такая же красивая, как куча навоза! И зачем-то свою траву сюда притащила! Хорошо еще, что не решето и не корыто!

При этих словах у некоторых девочек вытянулись лица. Внезапно распахнулась дверь и на пороге выросла жрица. Смех и веселье угасли мгновенно. Обведя уставившихся в пол девочек пристальным взглядом, вошедшая обратилась к Эйки:

— Уже познакомилась?

— Да, досточтимая.

— Хорошо. Но для тебя я «матушка». Досточтимые мы для прихожан. Следуй за мной.

Она привела Эйки к дому из белого камня, который был значительно выше остальных строений за исключением разве что храма, а за ним виднелась нулуровая рощица. Поднявшись по лестнице и миновав длинный коридор, за отсутствием окон освещаемый светильниками на высоких, в человеческий рост, подставках в виде священных деревьев, они оказались перед дверью. Сидевшая возле прислужница открыла их, и Эйки ослепил свет, лившийся, казалось, отовсюду. В то же мгновение жрица нагнула ей голову, и девочка, только что вышедшая из полутьмы в это сияние, оробела окончательно: после суеты и гомона хапана царившая здесь тишина оглушала; тихо курились благовония, и та, что сидела на высоком помосте, устланном белоснежным покрывалом, была окутана дымом, как легким облачком, — при виде нее голова Эйки снова склонилась сама собой. Раздался негромкий голос — нежный, словно звон колеблемого ветерком колокольчика:

— Посмотри на меня.

Эйки подняла глаза и замерла: с бледного прозрачного лица сияли неземной красоты очи, похожие одновременно и на небо, и на море. Но непроницаемое выражение лица роднило ее с остальными жрицами.

— Мне рассказали о тебе. Скоро ты пройдешь обряд. Ступай.

Оказавшись за дверью, Эйки призадумалась: про какой обряд ей только что сказали? Может, хотят снова что-нибудь отобрать и сжечь? Так у нее ничего своего больше нет. Даже волос.

В хапан она боялась возвращаться и остановилась на полпути, но откуда ни возьмись перед ней выросла фигурка в белом. Девочка была меньше ее, похоже, чуть младше, но намного бойчее. Говорила она быстро, при этом коротковатая верхняя губа забавно приподнималась:

— Слушай, новенькая, ты не подумай чего про девчонок, они всех так встречают. Мне вот говорили, что у меня зубы, как у зайца. Ну и что… Было бы хуже, если бы их совсем не было, правда? А ты молодец, не заплакала. Многие ведь плачут…

И вздохнула:

— Я-то плакала… Это плохо. Здесь уважают тех, кто не плачет.

Эйки покачала головой:

— Я тоже плакала. Вчера. Ты же слышала, что они говорили.

— А, это… Это не считается. Там все плачут. Согурун — она у нас тут главная… ну, которая первая с тобой разговаривала… знаешь, что она сделала, когда ее выкупать хотели? — И, понизив голос, сказала: — Покусала прислужницу. Правда-правда, покусала!

Вдали раздался странный пронзительный звук, и из хапана высыпали девчонки. Новая знакомая схватила Эйки за руку:

— Бежим!

— Куда?

— К ним!

Запыхавшись от бега, пристроились к товаркам, и лишь тогда новообретенная подруга спохватилась:

— Я же тебе не сказала, как меня зовут! Я Дилиссин, можно Дили. Так меня мама звала. Я тоже травницей буду, как ты.

Она оказалась на удивление словоохотливой и по дороге много чего успела рассказать:

— Видишь белый домик? В нем сейчас никто не живет. Нынешние жрицы-невесты жили там, когда учились.

— А кто такие жрицы-невесты?

— Которые в храме поют и обряды проводят. В столичном храме, говорят, среди жриц-невест есть настоящая принцесса. Я слышала, принцесса или принц могут исцелить умирающего. Прикоснутся к нему, и он сразу оживает… Вот бы и у нас когда-нибудь своя принцесса появилась!