Дева гор - Майя Тобоева

А потом показалась обитель, подобная ослепительно-белому цветку, расцветшему посреди залитой солнцем долины на возвышенности, окруженной рукотворным рвом, наполненным водой, отведенной из реки, которую образовывали слившиеся воедино ручьи и речушки, сбегавшие с гор. Через ров был перекинут мост — поодиночке или группами шли и ползли по нему на коленях миряне, но самым отрадным для обитательниц мадана звуком был топот копыт мулов и ослов, нагруженных дарами. Широкие каменные ступени, ведущие в обитель, рассчитаны были именно на них, а на входе привратницы вешали им на шеи веревочки, завязанные узлом счастья, что служило защитой от бед в течение года. Затем, как считалось, действие оберега ослабевало, и его следовало обновить. То же относилось и к амулетам, предназначенным для людей, а посему сутолока у внешних ворот всегда царила неимоверная, лишь возвышающийся над суетной толпой белоснежный храм хранил невозмутимое величие.

Но за внутренними воротами, куда мирянам хода не было, соблюдался другой порядок. «Вернувшиеся извне», как называли и жриц, проведших лето в пещерах Дагнаба, и взятых в ученицы девочек, сразу отправлялись в купальню — смыть с себя мирскую грязь.

Тут-то Эйки и показала себя: едва женщины в просторных белых балахонах стянули с нее одежду, она разразилась неистовым плачем, ставшим еще отчаяннее и горше при виде того, как ее платье швырнули крюком в огонь, а следом полетели штанишки и передник — она даже не успела вытащить из кармана свою Амаки…

— У тебя будет одежда лучше этой! — наперебой уверяли ее, но Эйки была безутешна, а как только чужие руки потянулись к маминому амулету, купальня огласилась таким криком, что в дверь просунулись любопытствующие лица, и пожилые прислужницы забегали вокруг с резвостью юных дев:

— Это останется у тебя, мы просто заменим ремешок!

Однако Эйки не давала к себе прикоснуться.

— Что ж она так плачет, может, в выборе ошиблись?

— Придержи язык! Птицы склевали все зерна…

Эйки подтащили к круглому углублению в каменном полу, наполненному водой, и кто-то проворчал:

— Визгу сейчас будет!

Вопреки опасениям, раздался лишь тихий плеск, но, ступив в темную воду, где плавали белые лепестки, девочка краем глаза настороженно следила за происходящим, поэтому, снова оказавшись на гладком прохладном полу, напряглась при виде осторожно подбирающихся к ней прислужниц: первая с хитрой улыбкой протягивала ей леденец, другая что-то прятала за спиной.

Женщины зашептались:

— Да она, небось, леденца в глаза не видела… Ох, опять крику не оберешься…

И на этот раз оказались правы, — Эйки превзошла саму себя. Вдруг широко распахнулась дверь, и на пороге возникла жрица. Прислужницы торопливо расступились, вжав головы в плечи. Раздалось негромкое:

— Обнажите головы.

Все послушно выполнили приказ. У Эйки от удивления слезы на глазах высохли: столько лысых женщин она никогда не видела.

Жрица ровным голосом произнесла:

— Начинайте.

Та, что прятала бритву, шагнула вперед, и Эйки опомниться не успела, а невесть откуда взявшийся ветерок уже холодил оставшуюся без волос голову. Жрица, не вымолвив больше ни слова, вышла так же стремительно, как появилась. Прислужницы загомонили, натягивая обратно «свои» волосы, облекли Эйки в широченное белое одеяние, туго затянув пояс: «Ну вот, совсем другое дело!», затем одна из них сказала: «Пошли…»

Все еще всхлипывая, девочка последовала за ней. Миновав ряд построек, они вышли к невысокому каменному зданию, и сердце Эйки радостно забилось: со всех сторон его окружали нулуры — высокие серебристо-серые стволы тянулись к небу, и нежно звенели подвешенные к их ветвям колокольчики. Однако радость была недолгой: ее завели внутрь, и глухие, без окон, стены скрыли от глаз стройные деревца, лишь голубело в круглом проеме небо. Но вот закрылась дверь, брякнул задвинутый снаружи засов, хотя она чувствовала — внимательные глаза следят за каждым ее движением. Огляделась: почти все пространство занимал огромный стол, освещаемый солнечным светом, щедро лившимся из отверстия в потолке. На столе лежали моток пряжи, пучок трав, кучка зерна, решето, дежка для теста, валек для стирки, тщательно выструганные палочки, баранья лопатка, горсть камней… Руки сами потянулись к пучку трав, пахнущих горными лугами. Зарывшись в них лицом, девочка бросилась ничком на лежанку у стены, даже не взглянув на стоящую у изголовья миску с едой. Свернулась калачиком и услышала над головой голоса, скрип, лязг. Небо исчезло.

Оказавшись в кромешной тьме, Эйки немного поплакала и не заметила, как уснула. А ночью услышала шум моря: обернувшись белой птицей, летала она над чужим берегом, где волны бились об угрюмые скалы, и у края одного из утесов стоял воин. Стоял и смотрел вдаль. Густые его волосы трепал ветер, шлем он держал в руке. Солнце сияло на нем…

Свет из распахнувшейся настежь двери ослепил ее, когда наутро к ней вошла жрица, вместо приветствия спросившая: «Что тебе снилось?» Не дождавшись ответа, подошла, положила руки на плечи и, глядя в глаза, повторила: «Скажи мне, что ты видела во сне». Эйки услышала свой непривычно тихий голос:

— Море.

— Хорошо. Море. Что еще?

— Скалы.

— Скалы…

— Воин.

— Воин?

Жрица с сомнением смотрела на нее:

— Ты раньше видела воинов?

— Видела. В Белом городе. Но он не такой, как они.

— Не такой?

— Другой. И солнце на шлеме…

Услышав это, жрица больше ничего не сказала. Убрала руки с плеч Эйки и вышла, а следом появилась прислужница — покачала головой, глядя на миску с нетронутой едой, и буркнула, показав на пучок трав, который девочка со вчерашнего дня так и не выпустила из рук:

— Оставь здесь.

Эйки лишь крепче его сжала.

Они вышли на свет, и мир снова заиграл красками, звуками: плыли по небу облака, серебрились стволы нулуров, звенели колокольчики в их ветвях, из храма доносилось стройное пение, а на почтительном расстоянии Эйки заметила стайку девочек, глядящих на нее во все глаза.

Вожатая усмехнулась:

— Ишь, неймется им! И знают ведь, что после трапезной я тебя к ним отведу.

Эйки тихонько вздохнула: лучше бы ее отвели домой…

Все здесь было чужим, а потому — страшным. Трапезная была не из белого камня, а из темного, и распахнутая настежь дверь вела, казалось, в пещеру чудища. Стоявшая возле нее костлявая женщина с внушительной связкой ключей на поясе визгливо бранила девочку, торопливо собиравшую в подол черепки разбитого кувшина.

— Чего встала, — дернула ее за руку спутница и, понизив голос, проговорила: — Наслушаешься еще…