Untitled.FR11.rtf5 - Неизвестно

Вечером звонил Ш-С.

Он сказал, что свои способности нечистой силы люди обычно начинают ощу­щать в четырнадцать лет.

— Интересно . — сказал он. — Что чувствовал в четырнадцатилетнем возрас­те Горбачев? А Ельцин? А Гайдар?

Потом мы поговорили об иге Канта, которое мы должны сбросить с себя, и я сказал, что вроде бы уже все определилось и нам предстоит лететь на Юпитер.

Но вот с составом экипажа пока определенности нет.

Вакансия командира так и не заполнена.

Ш-С. никак не прореагировал на это предложение, сказал совершенно не к месту, что он сбрил усы.

— Да? — вежливо удивился я. — Надо будет встретиться. Я совершенно не представляю, как ты выглядишь без усов.

— Представляешь. — сказал Ш-С. и повесил трубку.

Очень мешал говорить по телефону своими криками из чулана Векшин.

Видимо, эти крики мешали и заседанию комитета.

Петр Созонтович зашел в чуланчик, и скоро крики там смолкли. Петр Созонто- вич вышел вспотевший, раскрасневшийся, но довольный.

— А ты, случаем, не депутат? — спросил он у меня и тут же захохотал. — А то смотри... Ты чего Катьку выпустил?

Я пожал плечами.

Полякова вернулась из кино через два дня. Какие теперь невозможно длинные сеансы! Сколько же, интересно, стоит билет в такое кино?

Вернулась Полякова не одна.

Ее провожал черно-петуховый, амбалистый парень, с которым я познакомился, когда заглянул следом за господином Луковым в клуб, куда меня не пустили.

Черно-петуховый амбал сел в коридоре на табуретку, а Полякова, даже не сняв шубку, направилась в «Приватизационный комитет».

Скоро туда же провели господина Давида Эдуардовича Выжигайло-Никитина.

Только через час вышла Полякова. Вышла вместе с Абрамом Григорьевичем.

— Рад, очень рад, молодой человек! — сказал он, пожимая руку черно-петухово- му парню. — Катя сказала, что вы казак. Всегда мечтал познакомиться с казаком!

Снова звонил Ш-С.

Рассказывал, что у России свой путь...

Семьдесят пять лет она служила испытательным полигоном, на котором опреде­лялся уровень идиотизма, ниже которого уже нельзя управлять страной. Но сейчас, хотя все и говорят, что произошла революция, ничего не изменилось. Умственный уровень Егора Гайдара, путающего спекуляцию с предпринимательством, кажется, еще ниже, чем Черненко.

— Ну и что? — спросил я, выслушав эту тираду.

— Ничего. — ответил Ш-С. и снова заговорил, но теперь уже про сбритые им усы.

Зачем он рассказывает мне это уже второй раз?

Вернувшись к себе, начал читать книгу «Рассуждения о знаках одержимости». Как это ни странно, — вот, небось, Ш-С. удивится! — но не все члены нынешнего правительства подходят под данные в книге описания.

Что же творится?

Снова думал об усах, которые сбрил Ш-С.

Сегодня было общее собрание жильцов нашей квартиры.

Петр Созонтович объявил, что в связи с бесчинствами коррумпированной де­мократии, один из представителей которой арестован им, наша квартира перехо­дит на особое положение.

Для охраны ее наняты казаки.

Жалованье казакам, а также членам Особого комитета в составе Петра Созон­товича (председатель), Поляковой Екатерины Ивановны (товарищ председателя), Лупилина Абрама Григорьевича (военный комендант) будет выплачиваться за счет средств, полученных с командировочных, которым мы будем сдавать пустые комнаты.

Также, чтобы покрыть возникающие расходы, вводится должность еврея-спон- сора, на которую единогласно назначен господин Выжигайло-Никитин. В случае крайней надобности будет производиться погром, решение о котором Особый ко­митет будет принимать совместно с господином Выжигайло-Никитиным.

В связи с вышеизложенным, а также предстоящим наплывом жильцов в квар­тире вводится пропускная система.

Все лица, прописанные здесь, а также господин Выжигайло-Никитин получат постоянные пропуска, а лица, поселяемые в номера, — временные.

По всем вопросам, возникающим по пропускной системе, нужно обращаться к военному коменданту Абраму Григорьевичу Лупилину.

Я думал, что мы обсудим это предложение Петра Созонтовича. И даже при­готовился выступить, поскольку у меня богатый опыт защиты демократических ценностей, приобретенный на баррикадах еще в августе прошлого года, но пре­ний не было.

Не было даже и голосования.

Петр Созонтович попросил принять к сведению его информацию и, скомкав бумажку, направился в туалет. Когда же я указал на нарушение процедуры, Петр Созонтович не услышал меня. Сосредоточенно мял он скомканную бумажку и, казалось, уже ничего не слышал, кроме этого интимного шороха.

Лицо его при этом было таким светлым и одухотворенным, что я не решился настаивать на соблюдении процедуры.

Рядом с туалетом у нас чулан, в котором уже вторую неделю томится член на­шего экипажа, депутат горсовета Векшин.

Чтобы хоть как-то облегчить участь узника, я, когда сижу в туалете, читаю вслух обрывки газет.

Сегодня читал отрывок из статьи, автор которой доказывает, что М.С. Горбачев и Б.Н. Ельцин завербованы спецслужбами США и ФРГ. По мнению автора, поэто­му и ругались между собой эти руководители, что сами спецслужбы, завербовав­шие их, не всегда ладят друг с другом.

Здесь я прервал чтение — все равно конец статьи был оторван — и спросил у Векшина, согласен ли он с этим мнением?

Векшин промолчал, и я сказал, что если следовать логике Ш-С., эта статья не выглядит убедительной. Ведь известно, что все агенты спецслужб, я знаю это по примеру собственного отца, должны проходить тщательный медосмотр.

А как могли пройти медосмотр Ельцин и Горбачев, если они оборотни?

— Нет, — сказал я, — тут какая-то неясность. И никакого света на этот аспект проблемы статья не проливает. Скорее всего, опять утка.

Векшин угрюмо молчал, но мне хотелось вызвать его на доверительный раз­говор, чтобы таким образом снять с него психическое напряжение, вызванное по­боями, и я прочитал ему еще одну заметку, которая полностью сохранилась на обрывке газеты.

Заметка называлась: «Где чучело?».

Оказывается, рассказывал автор, чучела играют всё большую роль в современ­ной политической жизни страны. Недавно во дворе Союза писателей сожгли чу­чело Евтушенко.

А вот чучело Ельцина сжечь не успели.

Это чучело забрали в милицию на Пушкинской площади.

Между прочим, сокрушался автор заметки, чучело потом исчезло неведомо куда, и хотя начальник отделения милиции и утверждает, что его отправили в вы­трезвитель, но что-то мешает поверить этому.

— Еще бы. — прокомментировал я вслух. — Странно было бы, если бы по­верили. Ведь из медвытрезвителя положено выпускать задержанных на следую­щий день, но, как утверждает автор заметки, на Пушкинскую площадь чучело так и не вернулось!

И хотя я и говорил это для того, чтобы расшевелить Векшина, но судьба чучела Ельцина меня всерьез обеспокоила.

Что, если чучело выдающегося государственного деятеля, в страхе задал я себе (а не Векшину!) вопрос, до сих пор томится за решеткой?

Что, если стражи правопорядка, презрев не только правосудие и законность, но и самые права человека, до сих пор содержат это чучело под арестом?

— Ты понимаешь, Векшин! — взволнованно сказал я. — Ведь если этому чу­челу, как и тебе, не предъявлено никаких обвинений, то и защитить его, опроверг­нув обвинения, мы не имеем возможности. И дело, Рудольф, не в чучеле, которое безвинно страдает... И не в тебе, Рудольф. Дело в принципах демократии, в правах человека, поступиться которыми мы, защищавшие демократию на баррикадах, не имеем права!

— Сволочи! — сказал вдруг Векшин. — Скоро вас всех посадят!

Я не прореагировал на оскорбление. Для меня важно было вывести из гибель­ного оцепенения члена своего экипажа, мне очень хотелось приободрить его, дать ему высказаться, облегчить душу.

— Посадят? — переспросил я. — А что ты имеешь в виду, Рудольф?

К сожалению, на этом месте в туалет постучал Абрам Григорьевич Лупилин, и я вынужден был прервать беседу с Векшиным.

Однако, вернувшись к себе, я задумался.

Вообще-то Векшин — все-таки перед арестом он работал в Смольном — очень осведомленный человек.

Странно . Неужели уже начали сажать всех необоротней?

Нужно будет спросить об этом Ш-С.

Кстати, зачем он сбрил усы? Хочет скрыться?У нас в квартире появились казаки.

Сегодня Полякова водила меня смотреть их.

Казаков двое. Один — я его знаю — тот самый черно-петуховый амбал. При­шел с саблей, в вохровской фуражке, на плечах капитанские погоны, вид устра­шающий.

Зовут Гришей, а фамилия — Орлов.

Другой казак раньше работал в райкоме КПСС. Пришел в джинсах с красны­ми лампасами, но вид все равно не казацкий. Сильно портит пиджак и галстук. Зовут Витя.

Когда мы пришли с Поляковой, казаки сидели в «станице», так теперь называет­ся большая комната у входа, и закусывали водку бутербродами с красной рыбой.