Untitled.FR11.rtf5 - Неизвестно

Ты представь себе, я приду в милицию и скажу: «Товарищи! У нас в квартире, в чулане возле туалета, уже второй месяц заточен народный депутат! Спасите его!» Как ты думаешь, Рудольф, что со мной сделают милиционеры? Они немедленно отправят меня в стационар, как бывало уже не раз, когда я пытался говорить прав­ду. Неужели ты не понимаешь этого? Но ты совершенно напрасно волнуешься. Я не оставлю тебя в заключении. Мы вместе улетим отсюда, из этой, как ты любишь говорить, страны, с этой, как я говорю, подражая тебе, планеты. Но нужно чуть- чуть потерпеть. В нашем экипаже не хватает одного человека. И еще не было знака, указывающего, кто должен быть им. Потерпи. Я сам терплю, хотя мне тоже трудно. Два месяца я ем бундесверовские пайки и пью шотландское виски, и на хлеб у меня далеко не каждый день находятся деньги. Ты ведь знаешь, что пенсию мне теперь не платят, а сто рублей, которые ты мне должен, ты так и не вернул.

— Я тебе не вернул сто рублей? — перебил меня Векшин. — Извини, Федор! Я тебе верну тысячу, если ты вызволишь меня отсюда.

— Рудольф! — сказал я. — Хотя за это время инфляция увеличила твой долг значительно сильнее, чем ты думаешь, но не в деньгах счастье. Сейчас, когда у нас снова в квартире столько народа, вопрос о питании решен. Я ем хлеб теперь каждый день. Не беспокойся за меня, Рудольф. Мне совершенно не важно, вер­нешь ты долг или нет, потому что на Юпитере земные деньги нам не понадобятся. Так что не в этом дело, но ты просишь невозможное .

Я не видел лица Векшина, но понял, что оно исказилось, потому что из-за сте­ны я услышал какой-то звериный вой. И хотя я окликал Векшина, он так и не отозвался.

Сложив в портфельчик обрывки газет, я ушел к себе в комнату в странной печали.

Почему-то в этот вечер мне было очень грустно.

Перед сном, попив кипятку, я просматривал свои бумаги и случайно наткнул­ся на портрет незнакомого мужчины, которого нарисовал после разговора с Ре­дактором.

Лицо мужчины было совершенно незнакомо мне, хотя мужчина и смотрел на меня так, как будто мы с ним были знакомы.

Машинально я подрисовал ему усы и, снова взглянув на рисунок, вдруг вскочил.

Знак! Конечно же, это был знак, которого я так долго ожидал!

Сегодня Абрам Григорьевич Лупилин долго расспрашивал меня: имею ли я воинское звание.

— Как же так, молодой человек?! — удивился он. — Петр Созонтович — под­полковник. Я — майор. Казаки, само собою, люди военные, а вы — штатский? Хотите, я выхлопочу для вас звание сержанта?

Я не знал, что ответить на это предложение, и, чтобы окончательно убедить меня в бесспорной — я и не отрицал этого! — привлекательности сержантского звания, Абрам Григорьевич увлек меня в свою комнату и показал шинель и мун­дир, которые я буду носить, если соглашусь стать сержантом.

Шинель мне очень понравилась.

— Это все выдадут мне? — спросил я.

— Разумеется! — обрадовался Абрам Григорьевич. — Вам только надо, мо­лодой человек, внести две тысячи рублей, и вы будете иметь полный комплект сержантского обмундирования.

— Нет. — вынужден был отказаться я от военной карьеры. — К сожалению, у меня нет таких денег.

— Зачем вы говорите так, молодой человек! — закричал Абрам Григорье­вич. — Вы вначале пощупайте материю! Пощупайте и вы увидите сами, что я отдаю вам эти вещи за полцены...

Через полчаса, когда я сидел у себя в комнате, погруженный в размышления — неужели командиром решено назначить Ш-С.? — Абрам Григорьевич снова пос­тучал ко мне и сказал, что ради нашей дружбы он готов отдать комплект сержант­ской одежды за тысячу. Он сморщился, как будто его ударили, когда я снова был вынужден отказаться.

Опять видел Векшина.

Под наблюдением черно-петухового казака Гриши и Поляковой Векшин мыл пол в коридоре .

Коридор у нас длинный, и Векшин с тряпкой и ведром, стоя на коленях, мед­ленно передвигался вперед, а Полякова курила какую-то черную сигаретку и, слушая черно-петухового Гришу, внимательно следила, чтобы Векшин мыл пол аккуратно.

— Вернись назад! — сказала она. — У тебя здесь не вытерто.

— Да мыл я там... — обернувшись, угрюмо сказал Векшин.

— А я говорю, что сухо! — сказала Полякова и притопнула высоким сапогом, плотно облегавшим ее красивую ногу.

— Мыл я там! — упрямо повторил Векшин.

Полякова посмотрела на черно-петухового казака своими зелеными глазами, и тот расплылся в улыбке, а потом нахмурился.

— А ну, вертайся назад! — сказал он, переложив из руки в руку плеть. — Не слышишь, что дама говорит?

Векшин повернулся и, не вставая с коленей, переполз к тому месту, на которое носком сапога указывала Полякова.

Ползая возле ее ног, тщательно протер тряпкой пол.

— Теперь чисто? — спросил он, поднимая голову.

— Теперь ничего. — сверху улыбнулась ему Полякова. — Чего ты спорил, не понимаю. Когда ты стараешься, Векшин, у тебя хорошо получается. Тебе надо было сразу с тряпкой подружиться, а ты в депутаты пошел.

Черно-петуховый казак захохотал, а Полякова, стряхнув пепел на пол, покачи­вая бедрами, направилась в свою комнату.

Стоя на коленях с тряпкой в руках, Векшин как-то странно смотрел ей вслед.

— Пепел-то подбери! — сказал ему казак. — Ты чего? Не знаешь, что порядок должен быть? А ну работать...

И как-то очень ловко, будто играючи, он вытянул Векшина плетью по спине.

Рудольф дернулся весь, но не вскрикнул, быстро-быстро начал тереть тряп­кой пол.

На меня эта сцена произвела двойственное впечатление.

С одной стороны, я не знаю, не является ли нарушением прав человека подоб­ное обращение с заключенным, а с другой — радостно, что Векшина привлекают к общественно-полезному труду.

Во-первых, время заключения пройдет для него быстрее, а во-вторых, Векшин, безусловно, физически окрепнет в результате, и к вылету будет находиться в хоро­шем состоянии (физически).

И все-таки меня очень беспокоит Векшин. Он вообще в последнее время стал каким-то молчаливым и даже отчасти запуганным.

Не понимаю, почему он сердится на меня? Ведь я же не требую, чтобы он вер­нул мне долг.

Смотрел сегодня с Екатериной Тихоновной Федорчуковой телевизор, выпуск «600 секунд».

Снова видел жену Собчака, госпожу Нарусову.

Невзоров, наверное, влюбился в нее и показывает ее теперь в каждом выпуске. Только называет почему-то дамой в тюрбане.

Вообще-то все это очень странно. Ш-С. говорил, что Собчак тоже оборотень.

Собирался поехать к Ш-С., но события, разворачивающиеся у нас в квартире, не позволили мне осуществить поездку.

Поразительная новость...

Оказывается, сегодня ночью майор Лупилин пытался совершить переворот.

Для этого он вступил в преступный сговор с заключенным Векшиным и от­крыл дверь его камеры, а главное, невзирая на строжайшее запрещение Комитета, выпустил Рудольфа из квартиры.

Побег не удался только благодаря мудрой предусмотрительности полковни­ка — сегодня его повысили в воинском звании! — Федорчукова. Оказывается, казаки уже давно отбирают у Векшина одежду после завершения им обществен­но-полезных работ. Голый Векшин, выбежав на лестничную площадку, принялся звонить во все квартиры, выкрикивая, что он — депутат, и требуя предоставить ему политическое убежище.

Шум разбудил казака Гришу, дежурившего по квартире, тот доложил полковни­ку Федорчукову об инциденте, и Федорчуков затолкал Векшина обратно в чулан.

Соседям он объяснил, что это его племянник, бежавший из Кишинева и повре­дившийся в уме... Он считает себя иногда депутатом, а иногда президентом.

Соседи, сочувствуя Петру Созонтовичу, повздыхали и отправились спать, а Федорчуков принялся за расследование. Недолго пробыв в чулане наедине с Век­шиным, он выяснил, кто помогал ему нарушить режим. Этим человеком оказался майор Лупилин.

Не могу понять, что толкнуло Абрама Григорьевича на такой опрометчивый шаг.

Уже третий день не вижу Абрама Григорьевича.

Что с ним?

Спрашивал у Поляковой, но она только пожала плечами и сказала, что еще не хватало ей разными старыми козлами интересоваться.

Что ж...

Как говорили французы: а manger, a boire et a etre libre .

Это девиз зеленоглазой Поляковой.

А я нарисовал плакат «Свободу майору Лупилину!» и повесил у себя в комна­те. На душе стало как-то спокойнее.

Разговаривал с казаками.

Черно-петуховый Гриша раньше ремонтировал телевизоры, потом работал в артели, которая грабила троллейбусы на улицах.

Казак Витя тоже вспоминал о своем прошлом, рассказывал, как тяжело ему было работать в райкоме КПСС. Однажды ему поручили отвезти на митинг «Де­мократической России» целую упаковку партбилетов, чтобы демонстранты могли разорвать их, но он по ошибке отвез билеты на другой митинг и там его сильно побили, а, кроме того, начальство в райкоме объявило ему выговор.

— Не поверите-с. — всхлипывая, рассказывал Витя. — Последний год каж­дый день в синяках-с ходил.