Отцы - Григорьев Евгений Александрович "сценарист"

— Понятно. Хочешь расстаться? — Таких разговоров он не любил.

— Мне просто тяжело. — Она опустила голову.

— Мне тоже, — сказал он и прошел в комнату. Наклонился над другом. — Надо его поднять.

Друг не соображал.

— Сколько времени? — спросил Володя.

— Тебе пора идти.

— Да, пора, — согласился он, — а то опять крик будет. А с ним что делать?

— Он приезжий?

— Приезжий.

— Пусть останется. Подруги сегодня не будет.

— Ты не волнуйся, он нормальный парень. — Он раздел друга и уложил на диван.

Потом он прошел в ванную, умылся, намочил волосы.

Вернулся в комнату и стоя залпом выпил кофе.

— Спасибо. Ты не волнуйся за него.

— Я не волнуюсь. — Она смотрела, как он надевает плащ.

— Пока, — кивнул он.

— Пока.

Дверь закрылась.

Таня распахнула окно, укрыла одеялом Толика, собрала посуду, стала убирать комнату.

Утром по городу побежали трамваи. Зашумели прямо под окнами.

Друг Володи Толя открыл глаза и долго не мог понять, где он.

Потом он и Таня завтракали. Молчали.

— Вы учитесь? — наконец спросил Толя.

— Да.

— На каком курсе?

— На третьем.

— У вас родители, семья?

— Папа, мама, брат.

— А Володю вы давно знаете?

— Давно.

— Вы знаете, что у Володи семья?

— Конечно. — И она подняла глаза и посмотрела на друга Володи.

Он не отвел взгляда.

— Вас это не смущает?

— Володя особенный человек. Редкий. — Она подумала и еще добавила: — Все только о себе думают. Многие, — поправилась она, — а у него за все душа болит.

— М-да, — сказал приятель Володи Толя. — Хорошо устроился.

— Внешне он, конечно, резок… Вы знаете его биографию?.. Впрочем, вы его друг.

— Про биографию слышал. А друзей у него много?

— Наверное… Просто он меня ни с кем не знакомил.

— А вы не переживайте и не обижайтесь, — утешил Толя, друг Володи. — Потому что не с кем.

Таня усмехнулась.

— А вы, «лучший друг»?

— Я ему не друг.

— Как же так? Жили с ним два с половиной года, делили кусок…

— Два с половиной года делили кусок, а потом он… как это выразиться, «сменил»… и не только меня… Себя! Идею!..

— ?..

— Он вам не рассказывал, как он поменял профессию инженера?

— Его всегда интересовали общественные вопросы. — Она подумала и добавила: — За это я его уважаю. — Еще подумала: — И люблю.

— Я вижу, что вы его любите. Вы хорошая девушка. Правда. Да, он всегда интересовался общественными вопросами, мы все… Мода была такая. Время. Эпоха. Вот мы и сговорились — держаться вместе до конца. Тем более, считали себя правыми.

— Кто «вы»?

— Ребята… Студенты, члены комитета комсомола. А нам говорили, чтоб мы приняли другое решение. Пришел такой симпатичный парень, почти наш ровесник, улыбнулся нам, сказал: «Ребята, мы все свои. Родина у нас одна, партия — одна, дело общее, выкладывай, у кого что накипело». А мы же все советские люди, а не подзаборники… и раскрыли рты. Сердце-то горит. Равнодушие презирали. А проблем, как вы понимаете, полно было нерешенных. А потом нам сказали: «Не то вы говорите и не так». И не стали доказывать. А просто предложили: или — или.

— Как?

— Так.

— Разве так бывает?..

Друг Володи посмотрел на нее. Опустил чашку.

— Спасибо. Очень вкусно. К сожалению, бывает.

— И вы поменяли свои взгляды?

— Мы — нет.

— А при чем тут Володя?

«Лучший друг Володи в студенческие годы» помолчал.

— Видите ли, мы молодые были, наивные, начитались разных книжек: «Как закалялась сталь», «Молодая гвардия» и считали, что нельзя отходить от принципов, не по-комсомольски это, не по-советски. Вот мы и уперлись как бараны. А нас за это метлой. Чтоб не засоряли ряды. Некоторых — без права поступления. А Володя, он старше нас был, он и на заводе поработал, и на флоте побывал, он перестроился. И благополучно защитил диплом.

— Вы приехали с ним, вместе пили, обнимались, пели «Бригантину». Он вас привез ко мне. Он никого никогда не привозил! Я видела, как он к вам относится! А вы мне сейчас о нем такое говорите! Это неприлично. Это…

Друг Володи выслушал все спокойно, спокойно.

— Я закурю, можно?

Не дожидаясь разрешения, закурил.

— Привез он меня для себя — подобрал и привез: тут иллюзии нет ни у него, ни у меня. Мы ему десять лет, не все, правда, руки не подавали, но жизнь перемолола, конечно, сделала коррективы. А ему важно, чтоб мы ему руку подали и признали его предательство за разумное поведение. Вот он меня и подобрал пьяного и душу мне открывал, и целовался со мной, и к вам привез, чтоб себя оправдать.

— А вы?

— Я слабый человек, пью много. Меня хватило на пару поступков, а дальше у меня сил нет, — он усмехнулся устало, и Таня увидела, что он действительно какой-то усталый и погасший. — От меня и жена ушла, человек я действительно неудачный. Это — обо мне.

— «Слабый человек» — какое трогательное оправдание. Поэтому все можно? Какое вы имеете право о нем так говорить?

Толя, который назывался другом Володи, устало согласился.

— Права не имею, верно… Все, конечно, дико: я сижу здесь, пью кофе, вспоминаю, пусть даже факты… — он усмехнулся. — Ничего… Хорошая помойка. Кто здесь прав? Где здесь истина?.. — Он не смотрел на Таню, говорил сам с собой. Рассуждал, будто в привокзальной пивной со случайным собеседником о чужой, не о своей судьбе и жизни. — Я могу, конечно, сказать, если я даже отрицательный… Но в чем смысл?.. Вы его любите — значит, жизнь за него. — Он поднял на нее взгляд. И сообщил свое открытие: — За него! Может, он опомнился, одумался, оправился, распря-мился — встретил вас, полюбил, ему открылся подлинный смысл жизни, и он… он опомнился?.. — Он остановился. Подумал о том, что изрек. Засомневался. Покачал головой. — Тогда зачем я это говорю? Помойка… Или на всякий случай… Какой — «всякий»?.. Вдруг он человек?..

Таня встала. Голос ее дрожал.

— Вы знаете, «лучший друг», я не хочу больше об этом говорить.

Гость тоже встал.

— И все же, — сказал гость с тупой занудливостью, — а вдруг я прав?.. — Он испуганно посмотрел на Таню. — Вы выдумали романтика и подвижника, а это одинокий, несчастный человек, неспособный полюбить кого-то, понять, который стесняется своей слабости… — Он даже перестал натягивать плащ. Подумал. Посмотрел на Таню, но она молча ждала, когда он уйдет. — Он не простит вам ваши иллюзии в отношении себя. Они приятны, но… до поры… Это слишком страшно — стыдиться самого себя. Он не захочет и тогда…

Она открыла дверь.

Гость взглянул на дверь с удивлением, будто там кто-то мог появиться.

— Уходите. Я не хочу вас слушать.

Гость согласно покивал.

— Конечно, конечно… — Уже в дверях обернулся. — Права жизнь. А она — за вас. Желаю, чтоб вы были правы, даже он. Но не я. Так будет справедливее…

Самолет набрал мощность, сорвался с места, стремительно побежала взлетная полоса и ушла вниз.

Они сидели в креслах рядом. И Володя обнимал Таню за плечи, а она прижималась к нему щекой, и внизу разворачивалась Москва. Все было хорошо, замечательно, и они оба были счастливы.

Потом они летели на маленьком «местном» самолете.

Внизу раскинулось колоссальное водохранилище, знакомые по фотографиям плотина и знаменитая ГЭС.

— Как красиво! — сказала Таня и сжала его локоть.

— Грандиозно! — Володя был возбужден. — Все-таки мы строим! Строим!

ГЭС ушла в сторону, внизу тянулась тайга, однообразная и волнистая, похожая на водохранилище. Нитка железной дороги рассекала ее пополам.

Потом тайга расступилась, и они увидели разрытый котлован, конструкции, склады, краны, поднимающиеся корпуса комбината.

Дальше потянулись однообразные серые бараки — рабочий поселок строителей.

— Посмотри, — сказал он.