Русская сталь - Андрей Воронин

Крест он повесил на грудь, под гимнастерку. Нижний конец доходил до пупка, верхний до ложбинки между ключицами, правый и левый заканчивались под самыми подмышками. Именно в этот крест угодила пуля, и он спас Лаврухина от верной смерти.

ГЛАВА 9

Никто не смог бы подсчитать, сколько беженцев из России собралось к декабрю двадцатого года в оккупированном союзниками, городе, который мусульмане называли Стамбулом, а христиане продолжали именовать Константинополем. Здоровые и больные, военные и штатские, отчаявшиеся и готовые биться за место под солнцем.

Был среди них и человек в офицерском кителе, прикрывающем стальной крест на груди. Сталь давно приобрела температуру человеческого тела. Лаврухин свыкся с ее тяжестью, но не мог свыкнуться с мыслью, что в Россию теперь возврата нет.

Здесь все казалось чужим — даже русский язык, на котором говорили беженцы, затуманился, потускнел среди вавилонского столпотворения двунадесяти языков. И родные привычные лица выглядели тусклыми, мятыми, побитыми. Каждый второй день среди беженцев ходили слухи об очередном самоубийстве. Еще один офицер пустил себе пулю в лоб — в жалкой комнатушке, надев парадную форму с орденами.

Лаврухин не мог позволить себе такой роскоши. Он еще надеялся когда-нибудь послужить России, если не в ратном бою, то своим изобретением. Нужно только набраться терпения и дождаться своего часа.

А пока он бесцельно бродил по огромному городу, тому самому Царьграду, о котором в русских летописях писалось как о восьмом чуде света. Бродил среди бараньих туш, вывешенных на крюках в мясных лавках, среди попрошаек и вертящихся в белых балахонах дервишей, среди женщин в чадрах и английских моряков, обнимающих размалеванных проституток.

Прежний Царьград он отыскал только в храме святой Софии — величайшей в мире православной святыне, превращенной турками в мечеть. Впервые он увидел его еще с борта корабля, вошедшего в Босфор, — правильный куб с наложенным сверху полушарием в окружении тонких, как заостренные спички, минаретов. С трудом верилось, что это здание самое большое в городе.

Зато внутри захватывало дух от потоков света, бескрайности свода, более обширного и прекрасного, чем свод небесный. Сняв обувь, верующие мусульмане входили сюда, опускались на колени на циновки. Настенные изображения Христа и апостолов закрывали огромные кованые щиты с записанными вязью изречениями из Корана.

Все это могло вернуться в православный мир. По соглашению Россия должна была по окончании войны получить среди прочего и Константинополь с проливами — Босфором и Дарданеллами. В октябре семнадцатого ей оставалось продержаться всего год до победы Антанты…

В теперешнем Стамбуле хозяйничали англичане и французы. Но все казалось непрочным, временным. Султан и правительство, жалкие ставленники Антанты, были обречены. На востоке страны Мустафа Кемаль-паша собрал остатки разбитой армии, кое-как организовал и обучил местный сброд, получил от большевиков оружие и золото. Не встречая особого сопротивления, он постепенно подчинял себе все новые территории.

Англичане и французы устали воевать, думали только о возвращении домой. Они готовы были отдать кемалистам Анатолию, как Россию большевикам. Общения с такими, как Лаврухин, офицеры-европейцы избегали. Каждый понимал, что восточный союзник был предан, а белое движение брошено без поддержки, но не хотел об этом вспоминать, не желал оправдываться.

Лаврухин никого не винил. Надо было с самого начала рассчитывать только на свои силы, не верить пустым обещаниям. Вцепиться в родную землю и не отдавать ее большевикам.

Он должен был погибнуть в Крыму. Но атака поредевшей роты неожиданно оказалась удачной. В то время как фронт полностью развалился, откатившись назад, рота ушла вперед и оказалась в глубоком тылу противника.

В этой ситуации воевать было бессмысленно. Он вывел своих людей к морскому берегу, к ближайшей бухте, откуда рыбацкая шхуна вывезла их в Варну. После Варны — Стамбул, сборный пункт всех беженцев. Теперь, как и другие эмигранты, он прикидывал, куда дальше держать путь. Одни собирались в Южную Америку, другие — в Австралию. Людям хотелось убраться подальше, забыть кошмар последних лет.

Однажды на улице Лаврухин встретил человека своего возраста с черной бородкой, в поношенном сюртуке. Он вел за руку девочку в сером платьице с воротничком, похожим на форму учебного заведения. Может, майор и прошел бы мимо, поглощенный невеселыми мыслями, но девочка остановилась, устремив на него пристальный взгляд.

Неужели Манушак? Лаврухин узнал ее, подхватил на руки, поцеловал. Она так выросла! Сейчас ей должно быть около двенадцати, а выглядит даже старше. И неплохо говорит по-русски, научилась в сиротском приюте в Карсе.

— Что ты здесь делаешь?

— Пришли турки. Нас перевезли в Батум, потом сюда, на настоящем корабле.

Лаврухин уже знал из газет, что в Закавказье одновременно вторглись одиннадцатая армия большевиков и турки Мустафы Кемаль-паши, поделив между собой наследство бывшей Российской империи. Теперь они с Манушак в одинаковом положении — оба беженцы.

Лаврухин решил перебраться в Берлин. Туда же направлялась Манушак со своим опекуном. Мужчина с бородкой представился Арсеном. Вначале он держался замкнуто, будто ревновал русского к девочке. Но железная дорога, особенно в вагонах третьего класса, быстро сближает попутчиков. Ночью, когда все вокруг дремали, теснясь на жестких скамьях, Арсен рассказал, что работал врачом. Упомянул, что порвал с Богом еще в молодости и теперь окончательно убедился в своей правоте.

— Наверное, Бог все же есть, только нам не дано его познать. Судьба отдельного человека его мало заботит, даже судьба целых народов. Он может с легкостью отдать на заклание миллион-другой. И после этого мы называем его Отцом? Он больше похож на богатого хозяина, который позволяет косить траву на своем лугу. Столько преступлений — и где возмездие? А мы считаем его справедливым.

— Старые как мир вопросы, — заметил Лаврухин.

— Раньше такого не было, — убежденно заметил попутчик. — Даже при Тамерлане, который громоздил пирамиды из отрубленных голов. Кочевники устраивали набег, убивали всех, кто попадался им на глаза, но многим удавалось спастись в лесах и горах. До горных сел и монастырей в ущельях всадникам трудно было доскакать. Теперь появилась телеграфная связь, приказ из столицы может за день дойти в самые дальние уголки. В каждом городишке есть полиция, государственные чиновники, ведущие всему учет. Теперь не ленятся вычищать всех до последнего, по спискам. Не нужно тратить на каждого замах топора или сабли — рука ведь устанет рано или поздно. Людей связывают десятками и стреляют крайнему в спину, одной пулей убивая десятерых.

Лаврухин приложил палец к губам, показывая на спящую рядом девочку. Слишком взволнованные речи могут ее разбудить. Попробовал успокоить собеседника:

— Знаю. Видел кое-что своими глазами.

— Бог обещает возмездие на том свете. Но разве чувство справедливости не подсказывает судить преступников там, где они совершали свои злодеяния? Зачем переносить наказание в иную жизнь, где изменятся наши тела и души, где оно не послужит никому предостережением?

…В Берлине они сняли жилье по соседству. Арсен устроил девочку в русскую школу, сам не смог найти работы по специальности и нанялся грузчиком в мебельный магазин. Здоровьем и выносливостью он не отличался, тяжелый труд здорово его выматывал.

Лаврухин устроился в тот же магазин водителем. Каждый раз, доставляя мебель клиенту, он брался помогать своему новому знакомому, хотя не обязан был это делать. Постепенно они подружились.

По воскресеньям Сергей отправлялся на металлургический завод в предместьях города. В Германии продолжался послевоенный кризис — завод закрылся, только несколько сторожей охраняли имущество. Пользуясь некоторыми познаниями в немецком языке, Лаврухин пытался выяснить, кто теперь является собственником оборудования. Он хотел договориться о запуске одной из печей.

Конечно, за красивые глаза ему этого не позволят. Но если б только разрешили начать, он бы наладил выпуск каких-нибудь бытовых изделий. Например, недорогих кастрюль с непригорающим покрытием. И между делом продолжал бы свои опыты.

Пока ему не удалось никого убедить. Повторялась история с петербургским военно-морским министерством — никто не воспринимал его всерьез. Каждый раз для этого имелась веская причина. Тогда он был зеленым юнцом, теперь — беженцем.

В одно из воскресений, когда расстроенный Лаврухин повалился вечером на убогую кровать, в дверь постучали. Явился Арсен со шкаликом шнапса.

— Русской водки не достал, на коньяк денег не хватило, — объяснил он.