Русская сталь - Андрей Воронин

Секретарша кивнула, Лаврухин подумал про себя, что она, возможно, плохо владеет чужим языком. При работе на печатающей машинке это ни к чему — делопроизводство в посольстве все равно ведется на русском.

Выглянув через витринное стекло, он увидел господина с газетой. Тот уже закончил телефонный разговор и прогулочным шагом направлялся в сторону кафе, на ходу закуривая сигарету.

Надо передать записку как можно скорей. Только бы девица не дернулась, не выкатила глаза, решив, что ей делают непристойное предложение. В Москве его, наверное, делают не так, но откуда ей знать, как бывает в Германии?

Лаврухин еще раз скосил глаз в сторону приближающегося немца. Тут ему пришло в голову, что дама за стойкой в нарядном переднике тоже скорее всего знает в лицо сотрудников советского посольства и сообщает куда следует любую, даже самую обыденную, информацию. Наверняка отметила для себя, что сегодня рядом с русской секретаршей пристроился некто лет сорока пяти на вид, светлоглазый с легкими залысинами, в мешковатом, старомодном плаще.

Очередной посетитель перекрыл буфетчице видимость. Лаврухин потянулся за салфеткой и выпустил из рук записку, скатанную в шарик. Выпустил так, чтобы шарик прокатился несколько сантиметров по полированному дереву и очутился возле блюдца секретарши. Не успела она поднять удивленных глаз, как он едва слышно шепнул по-русски:

— Возьмите, это очень важно. Вытер губы от сахарной пудры и встал из-за стола.

На следующий день после передачи записки Лаврухин явился вечером на Гумбольдтштрассе. Он специально выбрал место достаточно далекое и от мебельного магазина, и от склада, и от своей квартирки на окраине. Даже если послание попадет в руки нацистов, оно не даст им существенной зацепки.

Вот и остановка трамвая. Мокрый асфальт, мокрые рельсы, люди под мокрыми зонтами. Как некстати этот чертов дождь — вдруг он смыл написанное?

Лаврухин двигался по тротуару близко от стен домов, делая вид, что пытается защититься таким образом от косых струй. Изо всех сил он старался выглядеть обычным прохожим и сильно не присматриваться к кирпичной кладке.

Встал под навесом на остановке, вытер ладонью мокрое лицо. В ожидании трамвая можно переминаться с ноги на ногу, разворачиваться туда-сюда. Нигде ничего похожего на цифры номера.

С досады Лаврухин прикусил губу и запрокинул голову кверху. И тотчас увидел цифры, мелко и неаккуратно нарисованные мелом на внутренней стороне навеса. Рядом было несколько раз намалевано по-немецки «Хайль» и красовались корявые свастики. Все в целом выглядело мазней подростков, не знающих, куда выплеснуть энергию.

Сев в трамвай, Лаврухин доехал до конечной. Ждал, пока сойдет последний из пассажиров, которые сели одновременно с ним. От конечной двинулся пешком, ступал в лужи, не разбирая дороги. Неужели он в самом деле готов сотрудничать с красными, предать то дело, ради которого гибли соратники на Дону, на Кубани, в Крыму? Как бы они оценили его шаг, если б восстали сейчас из могил?

Слишком многое изменилось с тех пор, родились такие чудища, о которых раньше понятия не имели. Он попробовал бы объяснить, убедить боевых друзей в правильности своего выбора. Но вначале надо сделать этот выбор.

В отблеске вечерних берлинских огней, расплывающихся на мокром стекле, он долго смотрел на телефон, затем набрал номер.

— Алло, слушаю.

— Это я. Надо договориться о встрече.

— Чем раньше, тем лучше. Если дело действительно серьезное. Мы правильно вас поняли?

Чертовы коллективисты! Не могут говорить от себя — «мы» да «мы». Как будто каждый выступает от имени всего трудового народа. Ничего не поделаешь, придется терпеть.

— Где вы сейчас?

Лаврухин огляделся в поисках таблички с названием улицы. Он еще недостаточно хорошо знал весь огромный город.

— Аугсбургерщтрассе, дом тридцать два? — уточнил голос в трубке. — Отлично. Пройдите вперед до сквера, я подъеду на «Опеле».

— На машине?

— Не волнуйтесь, не на посольской. Идите не спеша, пока доберетесь, я как раз буду.

Бывший майор все-таки дошел раньше, сказалось нетерпение. Остановился в неосвещенном месте, внимательно глядя на пустынную проезжую часть. Фонарь четко высвечивал рисунок дождя, мокрые листья кленов казались неправдоподобными, будто вырезанными из крашеной жести.

Лаврухин понимал, что ставит на карту не только свою жизнь, но и нечто большее — смысл этой жизни. Если он неправильно оценил ситуацию, если Сталин и Гитлер найдут общий язык, новая сталь только поможет коммунистам укрепить свою власть над Россией, поработить другие народы.

Мягко шурша шинами, подъехал и остановился «Опель». Широко перекрестившись, Лаврухин сделал шаг из тени и направился к машине. Приблизился вплотную и узнал человека за рулем: тот самый сотрудник в сером пальто и светлом кашне, которого он уже видел выходящим из посольства. Это уже хорошо, это избавляет от большей части сомнений по поводу личности.

Сотрудник кивнул, приглашая садиться. Открывая дверцу, Лаврухин мучительно решал про себя вопрос — обмениваться ли рукопожатием с большевиком. Но сотрудник избавил его от тяжких сомнений — он и не собирался протягивать руку.

— Чертова погода. Не люблю сырость. В Москве сейчас нормальный морозец, а здесь сопли.

Его одежда была сухой в отличие от лаврухинской — сотрудника раздражал не сам сегодняшний день, а перспектива на ближайшие месяцы.

— Надеюсь, вы захватили с собой документы, чтобы я сразу мог понять, с кем имею дело?

— В своей записке я был не совсем точен. Я не гражданин СССР, я давно живу в Германии. Если бы я сказал правду, вы бы вряд ли согласились на встречу. У вас ведь не поощряют контакты с эмигрантами.

— Смотря чему эти контакты посвящены. Если мы получаем от этого пользу…

— Я не собираюсь работать добровольным осведомителем, — нервно прервал его Лаврухин. — Не состою здесь ни в каких эмигрантских организациях, и даже если бы состоял…

Человек за рулем пожал плечами. Двигатель не работал, «Опель» стоял с погашенными фарами, но взволнованному Лаврухину казалось, что машина медленно катится вперед по небольшому уклону мостовой.

— Давайте без «если», поконкретнее. В любом случае вам нужно назваться.

— Сергей Лаврухин, воевал в Крыму майором, под началом Врангеля, — с вызовом отчеканил пассажир. Сотрудник посольства кивнул. На минуту в салоне «Опеля» повисло молчание.

— Так что вам угодно, господин майор? — слово «господин» человек за рулем произнес с нескрываемой иронией.

— Мне от вас ничего не нужно. В преддверии войны хочу помочь родине. Я воевал с конца четырнадцатого по начало двадцатого и знаю, чем пахнет большая война.

— Провокационные слухи. Империалистам выгодно столкнуть нас с Германией, но это им не удастся.

— Я долго занимался исследованиями по технологии металлов. В частности, по новому сорту стали — особо прочной и достаточно легкой.

— Хотите передать Родине свои исследования? Это действительно поступок патриота. Документы у вас с собой? Нет? Тогда постарайтесь все связно изложить, подшейте листы в папку, и мы с вами встретимся еще раз.

Вспомнилось царское министерство флота и схожий совет чиновника в новеньком мундире.

— Сейчас наука в СССР движется семимильными шагами, возможно, ваше «открытие» давно устарело. Но если оно принесет пользу, компетентные органы могут даже рассмотреть вопрос о вашем помиловании.

— Помиловании? — возмутился Лаврухин.

«С каких это пор преступники милуют честных людей?» — хотелось бросить ему в спокойное лицо дипломата. Но если ты сам напросился на контакт, глупо оскорблять собеседника. Сергей едва сдержался, стиснув зубы.

— Спасибо, не нуждаюсь.

— Где вы проводили опыты, если не секрет? Или все ваши идеи пока еще умозрительны?

«По сути, он прав, — подумал Лаврухин. — Именно так должен разговаривать победитель с побежденным. Человек, командированный правительством, — с изгнанником. Ответственный сотрудник посольства с водителем грузовика. Если я отвечу, что последние опыты ставил на кухне, это прозвучит абсурдно».

— У меня есть образец, — пробормотал он, опустив глаза, как провинившийся.

— Вот и замечательно. В следующий раз захватите и его.

Встреча с дипломатом только усугубила сомнения, разбередила душу. Лаврухин не мог найти себе места. В который раз он вспоминал разговор и приходил к неутешительным выводам. Эти люди презирают эмигрантов, считают их способными только на диверсии. Они никогда не пустят в широкое производство сталь, изобретенную бывшим врангелевцем. Тем более не внедрят ее в военную промышленность — для своих самолетов, танков, морских крейсеров и подводных лодок.

Даже если они удосужатся проверить свойства образца, они все равно будут искать подвох. А вдруг в новой стали начнет накапливаться так называемая «усталость»— через пару лет детали механизмов дадут трещины?