В защиту глобального капитализма - Юхан Норберг

Хотя для того, чтобы Индию можно было назвать страной с подлинно рыночной экономикой, необходимо еще провести ряд масштабных реформ, страна уже достигла огромных результатов за счет более эффективного использования имеющихся ресурсов. С начала реформ в Индию потекли иностранные инвестиции, а экономический рост составляет 5–7 % в год. Доля населения, живущего за чертой бедности, снизилась примерно до 32 %. Особенно быстро ситуация стала улучшаться вслед за экономическими преобразованиями. Только за период реформ (1993–1999) доля бедняков сократилась на 10 процентных пунктов. Если бы не реформы, число индийцев, живущих в нищете, сегодня было бы больше на 300 миллионов. С конца 1960-х годов прирост населения снизился на 30 %, а средняя ожидаемая продолжительность жизни (на момент провозглашения независимости она равнялась 30 годам) на сегодняшний день увеличилась вдвое — до 60 лет[25]. Сейчас половина бедных семей в Индии имеет в доме часы, треть — радиоприемник, а 40 % — телевизор.

Впрочем, в разных штатах Индии развитие событий шло неодинаково — все зависело от масштаба проводившихся на региональном уровне реформ. Многие сельские районы — а именно там живет большинство бедняков — оказались не затронутыми серьезными мерами по либерализации экономики, и уровень нищеты там остался прежним. В то же время в других штатах, особенно южных — Андхра-Прадеше, Карнатаке и Тамилнаде, — темпы либерализации весьма высоки. Показатели экономического роста в этих регионах превышают общенациональные, порой достигая невероятных 15 % в год; именно сюда поступает большая часть инвестиций, как из-за рубежа, так и из других районов Индии. В экономике страны произошло «информационно-технологическое чудо»: сектор производства компьютерных программных продуктов демонстрирует ежегодный рост на уровне 50 %. Не случайно именно в индийском штате Андхра-Прадеш компания Microsoft создала единственный в мире полномасштабный исследовательский центр помимо того, который действует при ее штаб-квартире в Редмонде. Экономический рост отразился и на социальном развитии «продвинутых» регионов. В среднем именно в «реформаторских штатах» наблюдаются наибольшие успехи в совершенствовании систем здравоохранения и образования, быстрее всего преодолеваются нищета и неграмотность. Если раньше девочки часто не получали даже элементарного образования, то сегодня по доле посещающих школу они быстро догоняют мальчиков. В нескольких штатах (Андхра-Прадеш, Махараштра) масштабы бедности по сравнению с концом 1970-х годов сократились на 40 %, тогда как в регионах, где не была проведена либерализация, например в Бихаре и Уттар-Прадеше, прогресса в этой области почти нет[26].

Индийская кастовая система — своеобразный апартеид, разделяющий людей на категории и определяющий отношение к ним в зависимости от семьи, из которой они происходят, — была отменена на официальном уровне, но оказалась крайне живучей. На местах выходцев из низшей касты по-прежнему третируют как людей «второго сорта», отказывая им в равных правах с остальными. Однако эта система постепенно разрушается, поскольку в рыночной экономике предрассудкам не место: при найме на работу учитываются деловые качества человека, а не происхождение его семьи. Все чаще и чаще люди из касты неприкасаемых впервые в истории получают право участвовать в собраниях жителей деревни. Правительство не поддерживает кастовую систему, а, наоборот, проводит пропагандистские кампании, направленные против дискриминации. Одним из явных признаков прогресса в этой области стал тот факт, что в 1997–2002 годах пост президента Индии занимал выходец из касты неприкасаемых К. Р. Нарайянан.

Многие критики глобализации скажут, что прогресс — это хорошо, но, даже если большинство людей стали жить лучше, пропасть между богатыми и бедными только увеличивается, и положение зажиточных людей и стран улучшается гораздо быстрее, чем благосостояние всех остальных. Так что проблема неравенства сегодня даже обострилась. Эти критики указывают, что сорок лет назад совокупный объем ВВП надушу населения двадцати самых богатых стран превышал аналогичный показатель двадцати самых бедных стран в 15 раз, а сегодня — уже в 30.

Однако этот упрек в адрес глобализации несостоятелен по двум причинам. Во-первых, даже если дело действительно обстоит таким образом, это мало влияет на общую ситуацию. Если улучшается благосостояние всех людей, так ли уж важно, что для кого-то этот процесс идет быстрее, чем для остальных? Несомненно, самое главное — чтобы все жили как можно лучше, а не то, что какая-то группа оказывается богаче другой. Лишь тот, кто считает богатство худшим злом, чем бедность, может видеть проблему в том, что кто-то становится миллиардером, даже если в то же самое время материальное положение других улучшается по их собственным меркам. Лучше уж быть бедняком по меркам американского общества, со всем его неравенством (в США по состоянию на 2001 год считалось, что за чертой бедности живут те, чей годовой доход меньше 9039 долларов), чем «равным среди равных» в Руанде, где на тот же 2001 год объем ВВП на душу населения (в пересчете на покупательную способность) составлял 1000 долларов, или в Бангладеш (1750 долларов), или в Узбекистане (2500 долларов)[27]. Часто причина усиления имущественного неравенства в некоторых странах, где проводятся экономические реформы, например, в Китае, заключается в том, что в городах темпы экономического роста выше, чем на селе. Но, с учетом общего беспрецедентного сокращения бедности как в городе, так и в деревне, неужели найдется человек, который предпочтет, чтобы этого вообще не было?

Бедность — не всегда синоним нищеты. Многие показатели бедности носят относительный характер, то есть оценивается нематериальное положение человека как таковое, а его благосостояние по сравнению с другими. Скажем, согласно одному часто используемому (в частности ПРООН) критерию, бедным считается человек, чей доход составляет менее половины средней зарплаты в его стране. Таким образом, весьма зажиточный гражданин бедной страны вроде Непала считался бы нищим, как церковная мышь, по меркам богатой страны вроде Соединенных Штатов. Поэтому такие относительные показатели нельзя сравнивать, если речь идет о разных странах. Те, кто в США попадает в категорию бедняков, не всегда живут в условиях, которые мы обычно ассоциируем с бедностью. Так, 72 % бедных американских семей имеют хотя бы одну машину, у 50 % дома оборудованы кондиционерами, у 72 % есть стиральная машина, у 20 % — посудомоечная машина, у 60 % — микроволновая печь, у 93 % — цветной телевизор, у 60 % —видеоплеер, а 41 % являются собственниками домов, в которых они живут (показатели, по которым семья признается бедной, учитывают только регулярно получаемые доходы; владение недвижимостью при этом в расчет не берется)[28].

Во-вторых, утверждения о росте неравенства попросту неверны. Представление о том, что разрыв между богатыми и бедными в мире увеличивается, основано на статистике Программы развития ООН, в особенности на данных из «Доклада о человеческом развитии за 1999 год». Однако здесь есть проблема: эти данные составлялись без пересчета на покупательную способность. Другими словами, в оценках ПРООН не учитывается, что именно люди могут купить на имеющиеся у них деньги. Но без такой коррекции приведенные данные в основном говорят об официальном курсе валюты той или иной страны и о том, как эта валюта котируется на международном рынке, — а это весьма неточный показатель для оценки бедности. Реальный уровень жизни бедняков, естественно, куда больше зависит от стоимости продуктов питания, одежды и жилья в их стране, чем от того, что они смогли бы купить на свои деньги, отправившись в круиз по Европе. Самое странное здесь в том, что при составлении индекса человеческого развития — стандартного критерия оценки уровня жизни — та же ПРООН использует статистические данные с поправкой на покупательную способность. Некорректными цифрами эта организация оперирует лишь в тех случаях, когда стремится подтвердить тезис о росте неравенства.

В одном из докладов Норвежского института внешней политики вопрос о глобальном неравенстве изучен на основе данных, учитывающих покупательную способность. Авторы доклада пришли к выводу, что, вопреки общепринятым представлениям, с конца 1970-х годов неравенство между различными странами постоянно сокращается. Особенно ускорился этот процесс в 1993–1998 годах, когда глобализация по-настоящему набрала темп[29]. Выводы норвежских ученых подтвердило и более позднее исследование экономиста из Колумбийского университета Ксавьера Сала-и-Мартина. Как выяснил Сала-и-Мартин, если пересчитать статистические данные ПРООН с учетом покупательной способности, окажется, что уровень неравенства в мировом масштабе резко сократился по любым общепринятым меркам[30]. Кроме того, Бхалла и Сала-и-Мартин независимо друг от друга пришли к одинаковому выводу: если взять в качестве точки отсчета неравенство между людьми, а не странами, получится, что по состоянию на конец 2000 года уровень неравенства в мире был самым низким за весь период после окончания Второй мировой войны. Если при составлении оценочных показателей сравнивается положение стран, а не людей, отмечают оба автора, это приводит к значительному преувеличению реального уровня неравенства, поскольку улучшение благосостояния огромного количества людей нивелируется за счет относительного обнищания немногочисленных групп. При таком сравнении Китай и Гренада имеют равный статистический «вес», хотя население Китая превосходит население Гренады в 12 тысяч раз. Стоит взять за основу положение людей, а не стран, и мы увидим, что подавляющее большинство данных говорит о сокращении разрыва в уровне жизни в мире за последние тридцать лет[31]. Если сравнить 10 % самых богатых и самых бедных стран, то получится, что неравенство действительно увеличивается: это позволяет предположить, что существует небольшая группа «отстающих» (мы еще вернемся к этому вопросу и выясним, какие страны в нее входят и почему). Однако анализ, охватывающий все страны мира, явно указывает на общий прогресс в области равенства. Если, к примеру, сравнить данные по 20 % или трети самых богатых и самых бедных стран, мы увидим, что разрыв между ними уменьшился.