Совы на тарелках - Алан Гарнер

— Конечно, — сказала миссис Льюис-Джонс. — Вы тот самый молодой человек из дома на берегу?

— Да, — ответил Роджер.

— Очень приятно. А ты Гвин, сын Нэнси?

— Я Гвин.

— Очень приятно. Мы с твоей мамой познакомились, еще когда были совсем девочками. Хорошо проводите здесь каникулы?

— Да, спасибо, — ответил Роджер.

— Это хорошо, — сказала миссис Льюис-Джонс. — В нашей долине приятно отдыхать. Особенно во время каникул.

— Пожалуйста, шесть фунтов муки для дома, миссис Ричарде, — попросил Гвин.

— Сделаем, мальчик, — миссис Ричарде опустила совок в одну из корзин. — Говорите, она скоро появится, миссис Льюис-Джонс?

— Да, — отвечала та. — Бедняжка…

— Если у них столько времени занимает попросить полфунта прогорклого масла и пакет мыла, — сказал Роджер, когда они с Гвином вышли из магазина, — я рад, что не говорю по-валлийски… Боялся, мы проведем там весь остаток дня.

— Они просто беседовали, — возразил Гвин.

— О чем? Ты хоть понял что-нибудь?

— О погоде, кажется.

— Конечно! Женщины… Слушай. — Роджер остановился. — Я же не видел Элисон, когда мы выскочили из дома! Ты тоже?

— Да.

— Надеюсь, она справилась с этими тарелками и никто ее не засек… Непонятная все-таки штука с мышеловкой! Зачем Эли понадобилось сунуть туда несчастную мышь? Если шутки ради, то не получилось. Уж очень неприятное зрелище!

— Никакой шутки, — сказал Гвин. — И Элисон этого не делала.

— Но кто же, кроме нее?

— Это не она. И мышь была еще теплая.

— Ты смеешься? Хотел бы я увидеть сову, которая может вытащить мышь из мышеловки, сжевать, выплюнуть и сунуть остатки обратно.

— Я тоже хотел бы.

— Знаешь, — сказал Роджер, — все же невежливо с их стороны разговаривать при нас по-валлийски. Как бы им понравилось, если бы мы заговорили по-французски?

— Конечно, нехорошо. Вообще нехорошо быть валлийцами и жить у себя в Уэльсе.

— Не выпендривайся, — сказал Роджер. — Я совсем не то имел в виду. Перед тем как мы зашли, я ведь входил первым, они говорили по-английски.

— Ну и чего говорили? — спросил Гвин.

— О какой-то важной особе, которая должна прибыть. Я не ухватил, они сразу переключились на валлийский, как только увидели меня… Какая-нибудь годовщина, может? Не знаешь? Или фестиваль? Что-нибудь в этом роде…

Они уже подходили по аллее к дому, когда увидели Элисон. Та сидела посреди лужайки на деревянном стуле, с книгой в руках.

— Привет, Эли! — сказал Роджер. — Все нормально с тарелками? Спрятала как следует?

Элисон подняла на них глаза, скрытые за темными стеклами солнечных очков.

— С какими тарелками? — спросила она.

8

— Ладно, не шути, Эли, — попросил Роджер.

— Да о чем вы толкуете?

— Ха, — сказал Роджер. — Ха-ха-ха… Теперь ты довольна?

— Вполне, благодарю тебя, Роджер. Элисон снова принялась за чтение.

— Все-таки где тарелки? — спросил Гвин. — Куда ты их дела?

— Какие тарелки? — повторила Элисон, не поднимая головы от книги.

— Только не прикидывайся…

— Я не имею обыкновения прикидываться, — отчетливо произнесла Элисон. — Могу я спокойно почитать книгу?

— Где тарелки, ты, чертова кукла?! — прорычал Гвин.

— Пожалуйста, не хами. Ты не у себя дома.

— А ты перестань нас дурачить!

— И не смей так со мной говорить! Еще пожалеешь.

— А кто первый начал? Разве не ты, воображала? Может быть, я?.. Нам нужны тарелки. Они опасны!

— Роджер, дай ему леденец, пусть успокоится, — сказала Элисон. — Он точь-в-точь как его мать.

Гвин сделал футбольное движение ногой, выбил книгу из рук Элисон. Книга приземлилась в траве, в нескольких метрах от места, где они стояли.

Никто из троих не сделал больше никакого движения. Все как бы замерли в молчании. И потом…

— Ты очень пожалеешь об этом, — сказала Элисон.

Костяшки ее пальцев, лежащих на коленях, совсем побелели. Она подалась вперед.

— Ты пожалеешь, — повторила она. — Пожалеешь… — Гвин видел свое отражение в темных стеклах очков Элисон, и у края одного из стекол словно билось что-то похожее на раненую птицу. Что это могло быть?

Он повернул голову. Это была книга. Она висела над ним в воздухе без переплета, листы растрепаны и тянутся, как хвост, за красной обложкой.

Гвин выронил пакеты с мукой, прикрыл руками лицо, защищаясь от налетавшей на него книги.

— Нет! — закричал он.

Гравий, взметнувшийся с дорожки, ужалил его руки и ноги.

— Не надо!

Гвин бросился бежать. Он мчался не разбирая пути, влажные стебли болотной травы били его по спине, сосновые иглы осыпали голову и плечи. Рядом с ним взорвался пакет с мукой, второй — ударился прямо об него, а он продолжал бежать в сторону реки, ничего не видя и не соображая.

Гвин не помнил, как добрался до леса, где его сразу атаковали ветви, и листья, и сухие сучья, пока он продирался сквозь заросли. Еще несколько камешков шлепнулись рядом с ним, когда он добежал до проволочной ограды пастбища и почти повис на ней, плача в голос.

В страхе он оглянулся; никто его не преследовал. В той стороне был только лес. По другую сторону ограды — река и горы. Его ботинки промокли насквозь в болотной жиже.

В лесу было все спокойно. Воздух звенел от насекомых, то появлявшихся, то исчезавших из вида; кусты лабазника раскинулись, как цветочная завеса; солнечные лучи выхватывали протянутые гусеницами нити, и те сверкали, как дождевые струйки.

— Вот так, — сказал самому себе Гвин. — И не требуется доказательств.

Он оттолкнулся от забора, пошел обратно, вверх по склону, выбрался на сухое место. Возле двух кучек муки остановился. Отсюда тянулась в направлении дома полоска, усеянная листками бумаги. Он потер голову рукою, пальцы нащупали застрявший в волосах обрывок книжного листка. Смысла в тексте Гвин не обнаружил, но из какой книжки — сразу узнал: из той, которую он дал почитать Элисон.

— Дикки Нигног! — воскликнул он. — Малахольный Дикки Нигног!..

Он поднял с земли еще несколько обрывков. Тот же самый шрифт, из той же книги.

— Ох ты, Дикки Нигног! — простонал он. — Что же ты выкомариваешь!

Но тут его внимание привлек текст, Гвин вгляделся пристальнее и вот что смог прочитать:

«…с помощью волшебства жену для него из цветов. А сам он был могучий и прекрасный лицом юноша — каких и не сыщешь среди смертных. И они взяли цветы дуба, и цветы ракитника, и цветы таволги, и призвали из них к жизни прекрасную и одаренную разумом девушку — каких и не сыщешь среди смертных…»