– Аой! - Антон Юртовой

по ней прошелестнуло шиной.

И новый след благословился эхом.

Подправлен окоём

                       глубокою

                                    и ясною отвагой!

В смущеньи перед ним

                                 и рок,

                                       и хмурый вызов;

и сам он уж готов

                 свои изъяны

                                  сгладить.

Легко душе; и прост её окрас;

не возроя́тся в ней

                        остывшие волнения.

Всё ровно. Всё с тобой.

И не отыщет уклонений

                      твой подуста́вший жребий.

О сути времени

…что пройдёт, то будет мило.

                             А. Пушкин

Прямей и памятней всего – дорога

назад. От нынешнего и грядущего.

Те, кто имеют руки, головы и ноги

и различают их как части туловищ,

помимо прошлого отнюдь не склонны

в расчёт иное брать, ведь верится

в него с трудом; пример здесь важен:

земля, наш дом, хотя и вертится,

но всё, что ею вот сейчас

                                      наверчено,

уже, неоспоримо, разом

становится вполне прошедшим,

и этой пошленькой закономерности

подвержено всё, что из вечности

даётся узенькому настоящему

или к нему хоть чем причастному;

а что до призрачного, бесконечного,

о чём распространяются как о грядущем,

то столько в нём всего накручено

незримого,

         мечтательного,

                             обнаученного

(как будто б шилом – по сыпучему!),

что на него хоть как рассчитывать

иль им, тем паче, дорожить – не лучше

обсчитыванья крайне бедного,

хотя бы и того, последнего,

которому наобещали,

что он им более не будет

в широтах времени,

                            куда заманивали

его сомнительными благами,

а, проще говоря, – наврали,

и он, как прежде, как и ранее,

расхлёбывает настоящее,

в одно мгновение прямой дорогой

в своё прошедшее переходящее,

в его заброшенность, в отброшенность,

в то – взятое в кавычки – счастье

свободным быть от нищеты и собственного,

ежесекундно ускользающего

и пропадающего

бедственного

будущего.

Туча,

нависшая угрюмо надо всем под нею,

не знающая, кто такая

она, какого горизонта, рода-племени,

чего висит, куда направится

через мгновение, с какого края

рассеется или обро́нится,

в каком народе ли, в правительстве

была б желаннее, своей свободою

и переменами, вкупе́ с витийствами,

не обольщается, не утешается,

пенять на солнце или ветер,

от коих ей кроя́тся векторы,

не собирается, не видя смысла

жалеть о прочем, неизвестном,

предпочитая по обычаю

в укор грядущему:

пролиться лужею,

хотя б нечистою,

и в ней остаться,

чтоб позеркалиться

и посверкаться

да посмеяться

над шалопаями

и ротозеями,

в неё насевшими,

ну и, естественно,

в знак огорчения

покрыться яростной

липучей грязью

с озеленелою

протухшей желчью —

от настоящего, —

                до высыхания…

                              – Аой!

“Угасают свечения. Розовеют фасады…”

Угасают свечения. Розовеют фасады.

Не сосчитано мнений о былом, невозвратном.

Тонет всякое ложное в нераскрытом простом.

И поверить так сложно в то, что будет потом.

Ходят дни чередою. Разрывается нить.

Не накроет бедою то, что кончило жить.

Твой ответ на вопрос о потухшей звезде

бородою оброс. Так грустится везде.

Волны, берег ощупав, убегают назад.

Завихрений разлуке лишь прибавит разлад.

Сам собой отпадает, словно ящерин хвост,

тот упрёк, что, неправый, ты – с собою пронёс.

В тень ложатся просветы от лучей золотых.

От вещей перегретых мир не прячет иных.

Забывается прочерк на неровной строке.

Карусель многоточий не раскрутишь в руке.

Заволакивает туманом устье твоей мечты.

Не подставляй обманам собственной наготы.

Быстро в лугах темнеет на закате истлевшей

                                                                        жизни.

Кто-то упёрся в стену, значит, – и здесь он —

                                                                     лишний.

                                                                 – Аой!

“Заволокло туманом…”

Заволокло туманом

небо в пустом окне.

Ты тешишь себя обманом.

Всё-то не по тебе.

Свету помене. Плохо

дышится одному.

Где-то кого-то много.

Чёрное на снегу.

То ли весны примета.

То ли зима шалит.

Кот шелестнул газетой.

Кран, что ль, не перекрыт?

Вроде бы ум за разум

спешит зайти —

                     и не может…

Ты —

       будто б не жил ни разу

или —

      только на миг

                         о́жил…

Сплюснут облог за рамой.

В инее крыши, антенны.

Чертополох в экране.

Хмурая за́лежь те́ней.

Дремлют за циферблатом

сгустки воспоминаний.

Мир каждый день в осаде

помыслов – смутных,

                                 странных.

В шёпоте тонет слово

похожее на «прости!».

Время с тобой не вровень;

ты уж ему не льсти.

Не к месту звон без причины.

Тоскою бугрится темень.

Выдох – не счёт морщинам.

Вздохи – не к переменам.

Невосполнимы утраты,

оставленные во сне.

Того никому не надо,

чем сам ты тра́фил себе.

Грусть не суют в уплату

долгов – ни прямых, ни

                                    косвенных.

Порою особо значимо

самое прочее.

                              – Аой!

Гнев Зевса

Стихослагателю А. А. Гром–ну

    Зевс, повелитель богов олимпийских

                                         и в землях народов

                                              рассеянных дальних

и ближних, яростным гневом пылал,

                   огорчённый непозволительным

                                                      непоспешением

с дачей отчёта ему о некоем громе,

                   на дню – до прибытия тьмы —

                                                         не