Красная рябина - Анна Сергеевна Аксёнова

— Кто здесь хозяин? — орал он, вваливаясь в избу.

Тайка с Юрочкой привычно забирались под кровать, а мать сразу же принималась визгливо кричать:

— Опять надрызгался, пес паршивый! Ирод проклятый, сдох бы скорее!

— Цыц! А то… я вам покажу, кто такой есть Глеб Лысуха. Р-р-разойдись!

Со стола летели миски, падали с окон банки с цветами. Вскрики, всхлипы, топот ног… Качалась под потолком лампа, и от этого становилось то темно, как в погребе, то слишком ярко, как на пожаре. Дом дрожал, и казалось — еще немного, и он рухнет, завалит их своими обломками.

Вместе с домом дрожало сердце у Тайки. Она ждала того момента, когда раскосмаченной матери удастся свалить отца на пол.

— Тайка, веревку!

Тайка вылезала из-под кровати и тащила моток веревки, висевшей за печкой.

Мать, стоя коленом на груди отца, прижимала к полу его единственную руку. Тайка помогала ей обмотать отцовские ноги, потом туловище и руку к туловищу, и отец ворохом грязного тряпья валялся в углу. Ворох шевелился, дергался и хрипло ругался:

— Головы всем поотрываю, застрелю из поганого ружья. Народил щенков, отца родного не жалеют.

Крик переходил в плач. Отец бился головой об пол, и Тайка, обливаясь слезами, тащила ему подушку, поддерживала тяжелую, непослушную голову.

Раньше она кидалась в драку, цепляясь за одного, другого.

— Мамочка, отступись от него, мамочка, оставь. Папочка, родненький, ложись спать.

Ей доставались удары, ее толкали, но она перебегала от матери к отцу, плакала, просила.

— Папочка, золотой, миленький, перестань. Я тебе за это что хочешь буду делать — волосики твои буду подстригать, ботинки шнуровать.

— Мамочка, не тронь его, он безрукий, отступись.

Но однажды ее так толкнули, что она ударилась головой о печку, потеряла сознание. Когда очнулась, увидела — мать с отцом все еще дерутся. Она хотела встать, подойти, но все у нее закружилось перед глазами. Она ощупью едва выбралась на улицу, и там ее стало тошнить.

Больше Тайка не лезла к родителям, когда они дрались.

Мать, озлобленная жизнью, походя била ее, дергала за волосы и всегда только кричала. Тайка, битая ни за что ни про что, вымещала свою злость на братишке.

— Ирод постылый, сдох бы скорее, — больно пихала она его в спину.

Юрочка ревел и пытался своими слабыми кулачками отомстить обидчице.

Порой Тайка мечтала, что отец бросит пить, станет работать что сможет — и мать перестанет кричать, драться. И в доме будет не хуже, чем у других, — чисто и прибрано. Отец с матерью станут шутить, смеяться, кто-нибудь погладит ее по голове, когда она принесет хорошую отметку. Конечно, Тайка бы тогда училась по-другому, из четверок и пятерок не вылезала бы. И в кино ходили бы.

Но время шло, в доме ничего не менялось, и Тайка стала думать, что мать права: хорошо, если бы отец умер. Додумавшись до этого, она представляла мертвого отца на столе, обряженного в белую рубашку, умытого, выбритого, и начинала плакать, потому что такого его ей жалко было хоронить. Она бежала к отцу, вертелась возле него, пыталась разглядеть в нем черты того, умершего.

— Ну чего тебе, что тут вынюхиваешь? — угрюмо спрашивал отец.

— Я так, папань. Может, тебе помочь чего?

Но помогать, она и сама видела, нечего, потому что отец, если и делал что, делал лениво, нехотя, мечтая только где бы раздобыть глоток вина.

Матери Тайка боялась больше, чем трезвого отца, и потому старалась к ней близко не подходить. Но мать сама вспоминала о ней.

— Тайка, хватит бездельничать, иди козу пригони! — Или: — Рубахи пойди на речку постирай. Мохом скоро порастешь от безделья.

И вечно была недовольна, все ей было не так. Юрочку еще иногда жалела, ласкала, и Тайке было обидно, что ей не перепадает ни одна из этих крохотных ласк. В такие минуты она горько завидовала брату и, улучив момент, когда мать не видела, больно щипала его или давала тумака по голове. Хорошо хоть Юрочка никогда не жаловался, а то бы Тайке несдобровать.

А в своем нарисованном поселке Тайка была доброй. Самой доброй. Она защищала маленьких, играла с ними, приносила им подарки — цветные мячики, конфеты размером с бревно. Эти конфеты рубили топорами, и каждый рубил сколько хотел.

Однажды, когда мать отдыхала после работы в огороде, Тайка пожалела ее, уставшую, не видевшую никакой радости, и решила показать ей свою заветную тетрадь.

Мать хмуро улыбалась, глядя на смешных четвероруких человечков, а когда увидела запряженную в телегу курицу, даже засмеялась.

— А это ты, мамань.

Мать долго глядела на веселую молодую женщину с голубыми кудрявыми волосами.

— А это кто же? — спросила она про великана.

— Папка. Видишь, у него одной руки нет.

Неожиданно мать рассердилась.

— Глупости это все. Выдумала невесть чего. Увидит кто — дурочкой звать будет.

— Так я только тебе показала, — обиделась Тайка.

А вскоре случилось несчастье.

Тайка пришла с огорода, принесла накопанной картошки и только стала мыть ее в чугунке, как вернулась из магазина мать. Она достала из кошелки бутылку масла и пакет, от которого вкусно запахло селедкой.

Обрадованная Тайка подбежала к столу, стала разворачивать пахучую ржавую селедку. У нее слюнки текли — так захотелось самый маленький ломтик, хоть пустой хвостик пососать. И вдруг сердце ее словно сорвалось со своего места, куда-то покатилось вниз, вниз… На жирном, промасленном селедкой листке она увидела свой поселок. Узнала ребят… Она не закричала, не заплакала. Мертвея, подошла к кровати, глянула под матрас… Тетради не было. Не веря себе, она на ощупь стала шарить в постели. А в груди у нее, в животе словно все подергивалось тоненькой корочкой льда…

Она посмотрела кругом и увидела грязное, засиженное мухами окно, закопченную, давно не беленную печь, нескобленый пол.

Взглянула на мать и вместо привычной, усталой или злой матери заметила снующую по избе неопрятную некрасивую бабу.

Тайка отчетливо поняла, что в этом мире всяк сам по себе и всяк сам за себя и потому никто не виноват, если ты промахнулся. И она промахнулась — поверила.

Теперь ей было приятно, если у кого что не ладилось, случалась неприятность: это как-то уравнивало ее с другими, и жить было легче. Но за это ее постепенно невзлюбили все ребята, а за ними и взрослые.

Пробовала взяться за нее воспитательница. Оставляла после уроков, пыталась разговорить нарочно молчавшую Тайку.

— Разве хорошо жить одинокой? Смотри, от тебя все ребята отвернулись, а ведь твоя жизнь еще впереди.

«Сама бы рада меня