Дневник - Генри Хопоу

— Вика, он же выдумывает! — поспешил я ее успокоить. Я коснулся ее руки, как вдруг моя пока еще чистая на тот момент нога не нащупала почву и провалилась по подошву — вновь не посмотрел под ноги.

— Ничего я не выдумываю! Это мне Ваня рассказал. Он человек взрослый, ему можно доверять.

Мы прошли более-менее свежий дом. На его крыше росла трава и тонюсенькая веточка дерева. Покосившиеся деревянные стены укрепляла одна несущая стена из глины, соломы и стеклянных бутылок. Фундамент был основательный — бетонный, в нем виднелись куски надгробных плит с портретами, именами и датами жизни усопших. Про похожий дом Витя уже рассказывал мне раньше. В Утопии их сполна. Если не учитывать портреты и облезлую кошку с обрубком хвоста, сидящую на столбе, в прошлом удерживающий не существующий ныне забор, можно сказать, что на нас никто не смотрел. В прочем, кошке было не до нас: через секунду она с визгом бросилась в сухую траву и еще через одну выбежала из нее с голубем в зубах. Тогда-то и стало ясно, что в Утопии выживают сильнейшие. Это подтверждали и другие голуби, клюющие уже обглоданный хребет увязшей в грязи другой кошки. По-моему, она была еще жива, но могла только шевелить головой, да постанывать. Это не отпугивало пернатых, а вот я прикрыл глаза. Впрочем, прикрывал глаза я не единожды.

Второй раз это произошло, когда, со слов Вити, мы преодолели больше половины маршрута, пролегающему по Утопии Грешников. Я обратил внимание на груду автомобильных покрышек, от которой поднимался едкий дым. Оказалось, та груда — лачуга местного. Шины служили стенами и частью крыши. Рядом находился подземный лаз с табличкой из куска доски: «ПОДУМАЙ», — дальше было стерто.

— Прежде чем залазить, — закончил Витя. — Прошлым летом было написано так. Зимой осталось только одно слово. Скоро и оно сотрется.

Едва миновав шинную берлогу, нашим глазам попался источник едкого дыма. Естественно, горели шины. Шины — прекрасное топливо. Но то был не пожар. То была кухня, на которой готовили несколько болванов. Они казались стариками, но были молодыми парнями не старше тридцати: все те же стеклянные глаза, заплывшие лица и… иссиня-черные ноги и руки. Они сочились. Гнили в прямом эфире. Пузырились.

Грешники, покрытые копотью, живые мертвецы, окружили пламя и едва держались на ногах. Они передавали по кругу флакон одеколона. Они пили его. Они предавали целлофановый пакет с розоватой жидкостью и нюхали содержимое, пуская слюни. Они занимались тем, чем и принято заниматься грешникам в Утопии. Торчки. Они наверняка знали, что дни их сочтены, но, пошатываясь вокруг пламени, продолжали вводить в свой организм яд.

Это было привычное для них занятие, но не единственное. Принятие дозы входило в их ежедневный рацион, но какая-никакая пища все же требовалась — я же говорил, что горящие шины — кухня.

Над костром, будто само по себе, на вертеле крутилось обугленное нечто. Даже рожи грешников не были такими черными. Тогда в покрытом сажей комке на вертеле я рассмотрел поросенка и удивился этому. Сейчас же, прокручивая картинку снова и снова, надеюсь, что там была не собака. Надежды тщетны, и от того мне становится жутко.

Мы шли медленно. Одни глазом я наблюдал за пламенем, грешниками и угольком на вертеле, другим следил за дорогой и, как оказалось, недостаточно пристально. В этот раз я ни угодил в грязь, ни упал, ни даже потерял равновесие. Я наступил на пластиковую бутылку, предательски щелкнувшую под ногой, тем самым привлек грешников.

Они уставились на нас, точно голодные волки. Вылупились. Чуть расступились, похрамывая на своих гнилушках. Среди них был мальчуган, чуть выше меня ростом и полностью голый. Это он крутил вертел. Из грешников он единственный смотрел на нас не стеклянными глазами, и в его взгляде читалась то ли зависть, то ли мольба о помощи, то ли безразличие, чего не скажешь об остальных.

Один, постарше, растолкал приятелей и поперся на нас, превозмогая боль в суставах и наркотическое опьянение. Его косило в бок. Он падал, поднимался и шел дальше, размахивал кулаками и бубнил что-то, понятное только ему. И снова падал. За его спиной поднялись еще четыре пары кулаков, закричали беззубые рты. Молчаливый мальчик накручивал вертел, почесывая промеж ног. Тот, что пытался нас догнать, упал и больше не поднялся. Ему на помощь бросился товарищ. Поскользнулся. Шаг вперед, три назад — и упал прямиком в костер, едва не сшибив вертел и крутящего его мальчишку.

У меня екнуло в груди. Я замер. Остановилась и Вика. Мы были в шоке, чего нельзя было сказать о Вите.

— Идем! Идем же! — поторопил он. — Идем, пока худо не стало! Не оборачивайтесь!

Мы кое-как зашагали, но все равно оборачивались. Теперь и Вика прикрывала глаза, но продолжала смотреть. Пламя костра поубавилось, когда в него упал грешник. Оно обволокло его пошарпанную одежду и разрослось, когда последние, держащиеся на ногах, приволокли еще одну покрышку и бросили на корчившегося от боли, сгорающего заживо. Мы видели все это. В его бывших приятелях не было ни капли сострадания. Они лишь делали, что должны, что еще могли делать. Они были голодны и хотели есть. Они были рады сокращению ртов.

Мальчик, уже почесывающий подмышку, отвернулся и продолжил крутить вертел, когда мощное пламя охватило насаженный на него уголек (надеюсь, не собаку).

Всем им мы стали безразличны.

В последний раз мы обернулись, когда были совсем далеко.

Мы были напуганы, но не сожжением человека. Нет. А мне и вовсе уже доводилось видеть горящих заживо людей. Нас испугала наша ошибка о том, что Козлову не угнаться за нами на внедорожнике по землям Утопии. Конечно, никакого внедорожника за нами не было. Но позади, в небе, был сгусток сизого дыма. И в этом сгустке все мы без исключения наблюдали очертания Смайла. Он следил за нами. Ухмылялся. Ему нравилось. Все это устроил именно он, в этом не было никаких сомнений. Потом его развеяло ветром. Он исчез.

ЭТО СДЕЛАЛИ МЫ

Потому что мы вас попросили. Спасибо.

В третий раз мне пришлось прикрыть ладонью глаза, когда Утопия Грешников плавно сменилась Порталом Героинщиков. Настолько плавно, что не было отличий. Ну, разве что, дорога стала больше походить на дорогу. Она была засыпана гравием, хотя в некоторых местах все же были грязевые ямы и кочки, похожие на могилы. Дома по обе стороны казались уютными, хоть и были такими же. Может, все