Дневник - Генри Хопоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы прошли тот самый колодец, в который угодил Витька, спасаясь от колдырей, гнавшихся за ним и за его радиоприемником. Прошли напрочь проржавевший фургончик без колес, в котором ютилась любовная парочка в одних лишь трусах. Они мелодично храпели. В венах торчали иглы шприцов. Сами шприцы лежали у них на животах. Пусть торчки и были разного пола, лица у них были одинаковыми… Одинаково синими и опухшими. Даже прически, и те одинаковые: заросшие виски и затылок, редеющая макушка.
— На родителей моих похожи, — пресно сказал Витя, перебросив Ключ из руки в руку. — Может, они и есть, что вряд ли… — Сморкнулся, плюнул, выругался и прошел мимо.
К первому двухэтажному дому, у которого сохранился второй этаж и ветхая крыша — еще одно отличие Портала, — мы подошли шеренгой, так как следовать точно по следам Вити больше не требовалось — гравийная дорога позволяла. Мы бы прошли его, как и кучу других, оставшихся позади домов, если бы не одно «но»: скрип со второго этажа повернул наши головы.
Раскрылись створки окна с засаленными стеклами. Лучше от этого не стало: внутри дома была абсолютная темень. Чернее черного. Ничего не было видно, словно все выгорело, словно все покрылось толстым слоем сажи. Словно и в этом доме еду готовили на горящих покрышках.
— Проходим, проходим! — Вика потащила нас за руки. Знакомые дома нашего района уже были в зоне видимости.
— Подожди. — Витя остановился, нарушив свои же правила, и уставился на почти идеальный черный квадрат оконного проема.
— Пошли! — Я не собирался глазеть в распахнутое окно: слишком уж сильно оно напоминало мне нашу бывшую дачу и все, что на ней случилось. Смотреть в засасывающее дневной свет окно — смотреть в глаза надвигающейся на тебя шизофрении.
Голова закружилась. Я снял очки. Черный квадрат уже не был таким черным, но все равно оставался бездной. Мы взяли Витю за обе руки и потянули вперед.
— Да постойте же вы! — Он отказался идти и одернул руки. Мы пошатнулись. У Вики хрустнуло в локтевом суставе.
Он высморкался, откашлялся с бурлением в горле и отхаркнул приличный такой зеленый сгусток.
— Слышите?
Азбука Морзе все еще звучала в головах, но Витя говорил не о ней. Из окна исходил шорох. Едва различимый шорох, который перебивал даже храп из ржавого фургона. Но мы слышали его.
— Смотри! — Витя ткнул пальцем в окно. — Видите?
— Что это? — Вика нахмурила брови.
Я надел очки. Над подоконником торчал серый полукруг.
— Похоже на… — «Моток ниток?» — подумал я.
— На седую голову, — сказал Витя. — Надо уходить! Немедля! Чего встали? Уходим! Вам не понятно? Велено не глазеть, а вы… Эх вы!
Ну конечно! Это в его стиле — спихнуть на нас всю вину.
Мы сделали первый шаг, и нас тут же остановил старческий, хриплый, шепелявый и — внимание, — добрый голос:
— Пофтойте, детифки! Уф! — Из окна торчала седая голова старушки. Таких старых бабулек я еще не видел. Лицо — сплошная морщина, бровей не видно в свете дня, щеки впалые, губы втянуты в рот, слишком белые на темном фоне выпуклые глаза. — Холофо, фто я фас уфитела!
Между нами возник вопрос: что, мать его за ногу, делать?
Витя отшагнул назад от старушки, чье лицо напоминало забальзамированную мумию. Очень далеко, конечно, но напоминало. Не спорю, могу преувеличивать, но… Посмотрим, как я сам буду выглядеть хотя бы в двадцать. Дожить бы еще…
— Дети, детифки… — В окне показалась ее сморщенная рука со скрюченными артритом пальцами. Она облокотилась на подоконник, очень медленно поднялась. Когда в окне появилась ее одрябшая шея, она чавкнула беззубым ртом, охнула и произнесла: — Помохити… помохити мне, ротненькие.
— Чего вам? — Витя подошел к дому.
— Фпуфтифся… — Старушонка охнула, обнажая слизанные десны, и попыталась приподняться. Не получилось: мы все еще видели только ее руки, шею и голову.
Азбука Морзе еще не била по мозгам, но уже из глухих шлепков переросла в четкие удары, как биение сердца, когда прикладываешь ухо к груди. Ее ритм изменился. Стоя под окнами дома, мы еще не знали ее значение, и перевели, как только ушли. В переводчике значилось: «Идите оттуда».
Поскольку перевод был получен с запозданием, ушли мы не сразу и увидели то, что особенно не хотелось видеть. То, что опять заставило меня расстроиться в памяти, доставшейся то ли от родителей, то ли от чего-то сверхъестественного. Если у меня будет возможность разобраться, если пытливые умы возьмутся за мой феномен, думаю, удастся узнать, откуда прорастают корни моей памяти. Думаю, когда я уже не буду походить сам на себя, когда получу или сделаю новые документы на новую личность, когда проработаю свою легенду вдоль и поперек, смогу позволить себе сходить на пару-тройку ТВ-шоу талантов или подобную ерунду. Говорят, на них можно неплохо так разжиться… Хотя кому будет интересно смотреть на уже не юнца с феноменальной памятью, когда сейчас, в эпоху интернета, людям больше нравятся фрики. Цирк уродов славился во все времена, правда тогда уродами рождались, а не становились с помощью хирургических вмешательств.
— Помохите мне фпуфтица. Я фам фторофо фаплачу, лебяфа.
— Что-то она мне совсем не нравится, — прошептала Вика, когда Витька уже пробирался к ее дому. — Что-то с ней не так.
— Как вам помочь? Вы ходить можете? У вас в доме обвалилась лестница? Вас заперли? Что случилось? — не переставал спрашивать Витя. — Может, вызвать службу спасения?
— Фто? — старушка едва высовывалась из окна и не могла видеть Витю.
А он видел только ее пальцы, ухватившиеся за отлив.
— Флуфпу фпафения! — с усмешкой прикрикнул он и посмотрел на нас. Не получив одобрения, вновь задрал голову и повторил: — Службу спасения, бабуль! Службу спасения!
— О! — округлила она сморщенные губы. — Так пы фрафу и фкафал! Ни ната, фами фпрафимся! Ни ната никафо фанфыфать! — С каждым словом речь становилась неразборчивее, а я лишь предаю, что слышал. — Фафи фпрафифся!
То ли у нее пересохло во рту, то ли она ни с кем так долго не общалась, то ли на нее действовала природа Портала Героинщиков, то ли все вместе взятое. Голос ее увядал, звуки смешивались, слова путались, чего не скажешь о морзянке: она почти тарабанила, но мы ее не слышали или не хотели слышать.
— Так как
