Прелюдия: Империя - Юрий Ижевчанин

— Из… тебя… обман… стал… выходить.

Урс нежно сказал:

— А вот теперь я твое желание исполню. Молись за меня.

Потерянная любимая.

Среди толпы людей тебя лишь замечаю,

Улыбкою твоей я в один миг пленен,

Прости меня, любовь, я имени не знаю,

А если б даже знал, что было бы мне в нем?

Еще раз глянь в глаза, любовь моя нежданная,

Теперь и навсегда ты самая желанная,

Не думал, не гадал, что можно так попасться:

Не мыслю без тебя я хоть на миг остаться.

На празднике теперь один совсем в толпе я,

Смотрю лишь на тебя, и вижу лишь одну.

Приблизиться к тебе я, жалкий трус, не смею,

А от красы твоей теперь уж не очнусь.

Еще раз глянь в глаза, любовь моя нежданная,

Теперь и навсегда ты самая желанная,

Не думал, не гадал, что можно так попасться:

Не мыслю без тебя я хоть на миг остаться.

И вдруг исчезла ты, внезапно, как явилась,

На миг глаза отвел… Ты где, моя звезда?

И вечной грусти дар Судьбой мне дан, как милость,

Тебя я не нашел, но память навсегда.

Всегда в моих глазах, любовь моя нежданная,

Осталась вечно в снах ты, самая желанная,

Не думал, не гадал, что можно так попасться:

Тебя навек терять, с тобой навек остаться.

Девушка улыбнулась из последних сил, закрыла глаза, и Урс даровал ей легкую смерть по ее просьбе.

Только теперь он заметил, что рядом с ним стоят Ворон, Неясыть и еще несколько главарей восставших. Некоторые из них пытались посмеяться над Быком, но Ворон тяжело вздохнул и назначил его комендантом города:

— Ты лишних жестокостей не допустишь.

А Урса такое признание его способностей и заслуг совсем не радовало…

Уничтожить город оказалось не таким уж простым делом. Дома были в основном каменными и построены весьма основательно. Урсу приходилось туго. Но еще два события вновь заставили его поверить в Желтое дело.

Один из художников смотрел какими-то остекленевшими глазами. Приглядевшись к нему, Ворон подозвал Неясытя и оба они произнесли:

— Дурь!

В этом мире наркотики были объявлены абсолютно вне закона и Монастырями, и Единобожниками, поскольку они необратимо разрушают душу. Но Проклятые относились к ним терпимо (а поскольку все старались не вмешиваться в дела Проклятых Ненасильников, они бытовали в их поселениях и кварталах). Через Древних дурь порою попадала в среду знати и богемы. В таком случае безжалостно уничтожались все причастные к ее потреблению, хранению и продаже.

Сейчас художник мог надеяться лишь на пытки. Даже сквозь дурь он понял, что с ним теперь будут делать и, заскулив, пообещал в обмен на помилование выдать всех, кто причастен. Когда он назвал шестого из художников и художниц, четвертую аристократку и третью из гетер, лицо Неясытя скривилось, и он сказал довольно громко:

— Всех под корень! Знал, что гнилой город, но не знал, что настолько! И чую, еще что-то здесь найдем!

Всех художников и аристократов рассадили на колья, чуть позже то же сделали с их женщинами и с гетерами. Их слуг и рабов, на которых они указали, водрузили туда же, а доносчиков оглушили, чтобы смягчить им пару часов мучений. После этого насадили на кол и отошедшего от наркотического опьянения художника, объявив ему, что его приговор, как и обещано, смягчен: он заслуживал распятия, а заодно его оглушат сначала.

А тем временем в трех мастерских города нашли другие страшные вещи: порох, заготовки для пушек и компоненты греческого огня в большом количестве. Огнестрельное оружие было строжайше запрещено, и вообще, взрывы не допускались даже в "мирных" целях. На колья отправились мастера этих мастерских, их семьи и их подмастерья.

Урсу было жутко: впервые восставшие совершали такие страшные казни. Раньше лишь порою толпа расправлялась с кем-то из особенно ненавистных чиновников или стражников, а восставшие были почти ни при чем. Но, призадумавшись, он решил, что и здесь все правильно: заразу нужно сразу выжигать каленым железом. Ум ему вроде бы говорил это, а перед глазами все равно стояла погибшая девушка…

Порох и греческий огонь решили использовать для окончательного разрушения проклятого города. Уголовных типов, стражников, дворян, купцов, членов двух провинившихся цехов: оружейников и алхимиков — вместе с членами их семей заковали в цепи и объявили, что они навечно стали позорными рабами. Детей их разрешили брать крестьянам из соседних деревень и оставшимся горожанам, а неусыновленные должны были разделить участь родителей.

Остальным сказали, что после того, как они помогут снести город с лица земли, они вольны уходить в любую из освобожденных деревень.

Третий день шло разрушение города, когда в окрестностях его показались всадники принца Клингора. Стало ясно, что бежать бессмысленно, остается единственный шанс на спасение: отстоять развалины города. Восставшие первым делом раздали оружие тем из свободных, кто выразил желание защищать город, и одновременно загнали в еще не разрушенную цитадель всех остальных. Клингор мешкать не стал, и вечером того же дня пошел на приступ. Никто из восставших не предвидел такого, поскольку уже темнело, и началась вторая бойня.

Неясыть отвел Ворона и Урса в сторону и торжественно нацепил чароитовую застежку на косу.

— Тайный Имам! — шепотом воскликнули оба атамана.

— Да. Я должен погибнуть как тайный имам. Это приказ настоящего Тайного Имама. Из искры еще не могло разгореться пламя, и нам необходимо создать у врагов впечатление, что мы разгромлены полностью. А вы, соответственно, временно возводитесь в высшие ранги и разделите эту честь со мной, вашим нынешним Тайным Имамом. — "подтвердил" Неясыть, отдавая Ворону яшмовую застежку, а Урсу золотую.

"Ну так умри же по своему собственному желанию, предатель!" — подумал Урс и снес "тайному имаму" голову. Как ни странно, Ворон кивнул и сказал:

— Приказываю тебе: беги и прячься! Ты можешь возродить настоящих Желтых! А я должен погибнуть за то, что дал завлечь всех нас в ловушку. — И Ворон Кор Лакиран нацепил на себя яшмовую застежку, а золотую забрал у Урса.

Урс отрезал себе косу кинжалом, снял желтую повязку и ушел в развалины домов. А Ворон бросился к цитадели, куда отходили (или скорее бежали) Желтые. Сражения с хорошо организованной регулярной армией они выдержать не могли. А люди Клингора, взбешенные зрелищем разрушенного города и рассаженных на колья казненных, никого из них в плен не брали.

Полуразрушенная стена в развалинах, судя по всему, никем не охранялась. Урс выбрался через нее в темноту и благополучно прошел полверсты до прибрежного кустарника. Там он бросил доспехи и все оружие, кроме кинжала и лука со стрелами, и переплыл реку. На том берегу его ждала нежеланная встреча. Из кустов выползли еще трое сбежавших Желтых. Узнав есаула, они потянулись к нему и просили его увести их в леса и горы. К утру Урсу удалось от них избавиться. Он зашел в деревню, заработал на обед у деревенского кузнеца, постаравшись при этом как следует перепачкаться (деньги у Урса были, но показывать их не хотелось). Оставшись неузнанным, он вернулся к своему луку, с которого еще ночью была снята тетива, повесил его и открыто пошел по дороге, изображая крестьянина, отправляющегося на охоту. Да, собственно. сейчас так и было. Патрульные Клингора на него не обратили внимания, а вечером он поохотился и поспал в лесу. Выйдя вновь на дорогу с двумя зайцами у пояса, он, завидев очередной патруль, подарил избавителям от разбойников одного из зайцев, и те, смеясь, поехали дальше. Словом, через неделю Урс уже был далеко к востоку, там, где его не знали.