Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

Вельяминов виновато уставился в пол.

— Да ладно, будет тебе глаза прятать. Зато ты у меня слуга верный, заради тебя можно и забыть о предательстве родителя твоего. Что Ефимья? Не родила еще?

— К Успению должна, — Матвей принялся за осетра.

— Ну, зови на крестины, как и уговаривались. — Иван махнул рукой. — Васька, ты со стола-то убирай, чего отлыниваешь!

Над Кремлем повисла летняя ночь. Матвей отбросил шелковую простыню. Иван смерил его одобрительным взглядом.

— Венец у меня на свадьбе держать будешь? Как никак сестра твоя единственная.

— То честь для меня, государь. — Матвей Вельяминов медленно провел губами по царской руке. — А что с Федосьей делать? Надо бы отродье воронцовское в монастырь запереть.

— Это сестра тебе, Матюша, сказала, что дочь у нее от Воронцова? А ты и поверил?

— Марфа сказала, точно так. А от кого ж еще? — удивился Матвей.

— Да ты племянницу-то видел свою? — разулыбался Иван.

— Кажный божий день, как в тверскую вотчину ее не отправили, — скривился Матвей. — У меня девка эта поперек горла стоит, в ней нравности поболе, чем в мамаше ее.

— Слепой ты, что ли? — от души расхохотался царь. — Там Петька Воронцов и рядом не стоял.

— Как это? — вытаращился Вельяминов.

— Да ты в лицо ее вглядись, у Воронцовых отродясь татарских кровей не было, чистые они, а у твоего батюшки тем паче. Мачеха твоя, та вообще северная, предок ее князю Александру Ярославичу служил, там татар не бывало. Откуда у Федосьи вашей Петровны глаза раскосые, а?

— Вот же блядь сестрица моя, нагуляла ублюдка и на Петьку свалила.

— Покойнику все равно, — Иван усмехнулся, — с того света чай не заявится.

— Тем более надо ее в монастырь, чего ради татарву при себе держать, у царицы московской ублюдков быть не может.

Иван с жалостью посмотрел на любовника.

— Вроде умный ты мужик, а материнская порода нет-нет, да и вылезет. Ты ж сам по Аграфене-покойнице не без татарской крови, забыл? Отсюда и горячность твоя. Батюшка твой думал долго, а уж потом делал. А ты как дитя неразумное, право слово. Сестра твоя, хоть и не по нраву тебе это, зело умнее тебя. Все она мне про дитя свое рассказала, еще давно. Да у родителя твоего и не могла иная дочь народиться, даром что он, что жена его, ох, и умны были!

— Еретичка! — прошипел Матвей.

— Опять ты за свое, — поскучнел Иван. — Ну еретичка, и костер заслужила, но ты подумай головой-то, коль столько лет на людях ты — один, а на самом деле — иной, это какой ум нужен, какое терпение, осторожность какая! Вот и получилась Марфа ваша. А с кем и когда она спуталась, то дело прошлое и нынче вовсе пустое. Зато сейчас у меня падчерица инородских кровей будет, я ею, как в возраст войдет, так поторгую, пол-Сибири моей станет без жертв людских. Понял?

— Дак ублюдок она, — угрюмо талдычил Матвей, — не венчалась же Марфа с отцом Федосьиным, кто бы он ни был.

— Эх, милый ты мой, мне митрополит московский выдаст бумагу, что Марфа с инородцем своим в Успенском соборе повенчалась. И что крещен он был. Любую бумагу выправит.

Потому как, Матюша, за-ради Сибири я на все готов, а Бог меня простит, ибо тут на кону мощь земли российской. Ежели можно Сибирь за девку купить, а она не просто девка, а падчерица государева, то надо это делать и не сумлеваться, — твердо закончил царь и притянул к себе Матвея.

— Ты как разволнуешься, еще красивше становишься. — Иван запустил пальцы в золотистый шелк волос.

— Почивать пора, — Марфа, зевнув, перекрестила рот. — Ты как? Не болит ничего?

— Да нет вроде, — Ефимья сосредоточенно помолчала, будто прислушиваясь. — Только вот дитя сегодня тихое, не ворочается.

— Дай гляну, — Марфа ночевала вместе с невесткой, чтобы в любой момент оказаться рядом. Она положила руки на живот, изуродованный багровыми растяжками. — Головка внизу уже, тебе сейчас лежать надо, в нужной чулан только ходи, и все. Утром велю, чтобы еду тебе сюда приносили.

— Марфа Федоровна, — глаза Ефимьи наполнились слезами, — а вам не тяжко рожать было?

Они с матерью Тайбохтоя рыбачили. Весна уже пришла, но холод никак не отступал, морозы стояли такие, что перехватывало дух. Марфа почувствовала схватки, когда забрасывала обледенелую рыбу в нарты.

— Нечего, — сказала старуха. — Только начали, потерпишь.

Она терпела, расхаживая по снегу вокруг лунок, пристально следя, не дернется ли удочка, вытаскивая саженных рыбин на лед. Только когда солнце стало заходить, свекровь сказала: «Я на нарты сяду, а ты рядом иди, если рыба какая упадет, подбирай.

Она шла, молча, три версты до стойбища, то и дело наклоняясь за упавшей рыбой.

Потом распрягла оленей, выпотрошила улов и развесила его сушиться на ледяном, пронизывающем ветру. Вернувшись в чум, где мать Тайбохтоя и шаманка негромко переговаривались, сидя у очага, Марфа села на корточки и за две потуги родила Федосью.

— Девка, — разочарованно сказала старуха. — Ну да ладно, ты хорошо рожаешь, следующим летом сына принесешь.

Марфа подождала, пока шаманка перережет пуповину, завернула дочь в оленью шкуру и дала ей грудь.

— Не тяжело, и ты не бойся.

Ему снилась жена. Странное дело, днем он и не думал о Ефимье, а ночью, если он был вдали от нее, как сейчас, ему хотелось ощутить ее рядом. Он привык к теплому телу в постели, покорному, благодарному просто за то, что его, как собаку, погладят по голове.

Она целовала ему руку и — он знал — молилась за него.

Она ни о чем не спрашивала, ни о смерти братьев, ни про его царскую службу, она вообще была молчуньей, будто и не человек, а зверушка какая-то. Он даже не знал, чем она занимается во время его отлучек, ему было довольно того, что, когда он возвращался, она, встав на колени, снимала с него сапоги, подавала на стол, и убирала за ним.

Ему нравилось есть из ее рук, нравилось брать ее на ложе. Она всегда была так рада ему, так неумело ласкалась, что Матвей, знавший все и даже сверх того, что положено знать мужчине, старался беречь ее. Ему хватало и ее слабой улыбки, тихих поцелуев, и того, как она смотрела на него, будто они одни на всем белом свете.

Он проснулся, и, зевнув, просто полежал, смотря в высокое московское небо. Потом велел нести одеваться и поехал к Москве-реке — казнили всегда у Троицкой церкви. Еще со времени первой своей казни, когда рвали ноздри тетке его, Прасковье Воронцовой, он уяснил для себя, что в такие дни с утра лучше не есть, зато опосля всегда велел подавать обильный обед.

Дьяк, стоя спиной к Троицкой церкви, надсаживась, зачитывал грамоту о преступлениях Висковатого. Тут был и король Сигизмунд, и тайные письма султану, и сношения с ханом крымским. Когда грамоту свернули, толпа зашевелилась, загомонила: «На кол его!».

— То наглая клевета, — начал было тихим, измученным голосом Висковатов, но Матвей, уловив взгляд царя, махнул рукой. Завизжал веревочный блок, и Висковатого, сбив с ног, привязали к крюку. Закрутили рычаг, тело дьяка задергалось вниз головой. Матвей сощурился от яркого, августовского солнца, и, кинув слуге поводья, взошел на помост.

— Пей, — Марфа поднесла ложку к запекшимся губам.

— Горько, — сморщилась Ефимья. — Что это?

— От боли. — Марфа Вельяминова провела рукой между разведенными ногами. На пальцы ей потекла теплая, розоватая жидкость. — Сейчас быстрей пойдет, — пробормотала она.

У роженицы расширились зрачки, дыхание сделалось совсем прерывистым.

— А ежели помру я? — всхлипнула она и вцепилась в руку золовки.

— Рот раскрой, — велела Марфа, и быстро, одним движением, засунув между зубов Ефимии тряпку, завязала ее концы на голове. Теперь та могла только еле слышно мычать.

Вельяминова придвинула к постели лавку, зажгла еще свечей. Тщательно вымыла руки, намазала их маслом до локтя.

Малюта выбрал из поднесенных палачом ножей кривой и короткий, и, оттянув ухо Висковатого, полоснул по нему лезвием. Треск разрезаемой плоти утонул в вопле несчастного. Толпа бесновалась. Пальцы на руках и ногах отрезали клещами — с ножом, даже тяжелым, как объяснил пыточных дел мастер, было бы слишком много хлопот. «Тем более на весу он будет, без опоры. А с клещами просто — раз, и все».

Висковатов уже не кричал, ему вырвали язык, лишь мычал сквозь хлещущую изо рта кровь.

Матвей задумчиво посмотрел на разложенные перед ним инструменты и выбрал небольшой бурав. Он делал это впервые, и на правом глазу чуть не ошибся, еще бы немного, и острие бурава, пробив глазницу, вошло бы в голову дьяку, прекратив его страдания, но царь держать Висковатого в живых как можно дольше. Матвей отер рукавом пот со лба, и медленно потянул бурав на себя.

Марфа прокалила нож в пламени свечи и сделала надрез. Снадобье, что она дала роженице, подействовало, Ефимья лежала без чувств, только закатившиеся белки влажно поблескивали из-под век. Вельяминова одной рукой чуть нажала ей на живот, другой приготовилась принять то, что носила в чреве жена ее брата.