Пестрые истории - Иштван Рат-Вег

— Ступай, скажи своему хозяину, что меня это не удивляет, я это знал заранее. Я сейчас же помогу ему, к твоему возвращению у хозяина уже не будет никаких жалоб.

С теми словами он бросил подвязку в раствор; и в самом деле, когда лакей вернулся домой, боли у раненого утихли. По прошествии пяти дней рана полностью затянулась, больной совершенно выздоровел.

«А ведь я совсем не притрагивался к ране», — сказал сэр Кенельм Дигби.

В этой мудрой сдержанности и таился секрет успеха.

Еще один, самый изобретательный из видов хирургических вмешательств, ринопластику, тоже впрягали в телегу симпатической теории. Впервые его применил сицилиец Бранка в 1450 году. Великая нужда была в таких операциях, потому что очень многие оставались без носа: по тамошней моде из ревности или по праву кровной мести существовал обычай начисто откусывать носы. В других странах безносые тоже не были редкостью: бедняцкий нос по варварскому закону отрубал палач, нос богача «съедал» сифилис.

Метод Бранки состоял в том, что он срезал рубец на месте былого носа и поднимал кожу требуемой площади на предплечье, затем складывал вместе обе раневые поверхности, подвязав руку к голове пациента. Эту повязку следовало носить в течение сорока дней, пока живое мясо не срасталось. Тогда следовала на редкость хитроумная и искусная пластическая часть операции: врач из сросшегося воедино куска мяса вырезал и формовал нос.

Позднее этот метод был усовершенствован, его признанным мастером стал Тальякоцци[194], ассистент Болонского университета. (Его научная диссертация вышла в 1597 году.) Скульптурный портрет, установленный в анатомическом театре университета в Болонье, изображает его держащим в правой руке отрезанный нос. Его ученики говаривали, что он мог даже Абеляру вернуть его былые возможности[195].

Симпатическое поветрие не оставляло в покое даже этого прекрасного человека, связывая с его именем всевозможные сказки.

Один брюссельский аристократ где-то оставил свой нос и поехал в Болонью к Тальякоцци. Богат был, не хотелось ему жертвовать собственной кожей. Подговорил одного бедного работягу за хорошие деньги одолжить ему свою руку. Операция прошла успешно, меценат-бельгиец довольный поехал домой с новеньким носом.

Нос работал безупречно, сопел, точно трубка, никаких неприятностей с ним не было целый год. А потом потихоньку стал сдавать. Начал простужаться, часто выглядел каким-то бескровным, а потом стал отмирать и в один прекрасный день, окончательно порвав о своим новым хозяином, вовсе отвалился.

Весть об этом пришла в Болонью с нарочным, профессор проверил, в чем же тут загвоздка, и выяснилось, что в тот самый час, когда нос отвалился в Брюсселе, в Болонье умер тот самый работяга, что предоставил для операции свою руку.

Бельгийский аристократ опять лишился носа, зато наука праздновала победу: симпатическая связь между двумя кусками мяса послужила причиной того, что нос был вынужден разделить судьбу всей руки.

Нам стоило бы оплакивать не только утрату полезных изобретений древних. Изобретение одного польского врача XVII века тоже погрузилось во мрак забвения, к великому сожалению человечества.

Речь идет о его оригинальном светильнике: в нем сгорало не масло, а особым способом разбавленная кровь человека. Благодаря явлению симпатии светильник сохранял связь с донором, предоставившим свою кровь; все перемены в состоянии его здоровья и настроения можно было читать по характеру горения самого светильника. В случае его заболевания пламя то слабело, то усиливалось, смотря по тому, ухудшалось или улучшалось состояние донора. Если он был в добром настроении, язычок пламени весело колыхался, если хандрил или отчаивался, фитилек соответственно этому поникал. А если приходило неизбежное, то и лампа, следуя за ним, угасала.

Жаль такое умное изобретение. Врачи могли бы извлечь из него большую пользу. Без него могли бы возникать сомнения, больной на самом деле умер или только притворяется.

Но шутки в сторону. Симпатическая теория сделала первый практический шаг к беспроводному телеграфу.

Скажем так, два близких друга вынуждены на долгое время расстаться. Письма идут долго, но, оказывается, есть способ для непосредственного общения, буквально одномоментного.

Способ этот заключается в обмене кровью.

Каждый из них делает себе надрез на руке и струящуюся кровь переливает в рану друга. Вот и все. Меж зарубцевавшимися ранами, вследствие обмена кровью, возникает симпатическая связь. Так что если одного из них уколоть иглой, другой в тот же момент это тоже почувствует, даже если их разделяют сотни миль. Значит, им больше не потребуется ничего иного, как условиться о системе знаков, и они смогут с разных концов земли передавать друг другу сообщения.

Это изобретение не утеряно, любой может попробовать.

Симпатическую теорию развивающаяся наука, правда, отвергла, но в середине XIX века та опять заявила о себе. Да еще получила самое широкое освещение, на страницах парижской «La Presse».

Эта газета первой осуществила идею при низкой подписной цене резко увеличить тираж выпуска и снизила обычную плату — 80 франков — наполовину. Количество подписчиков значительно увеличилось, и если уж изобретателю улиточного телеграфа поручили вести рубрику «Редакционный портфель», то это означало, что об изобретении раззвонили на всю Францию.

Словом, в № 25 и 26 «La Presse» за 1850 год появилась пространная статья известного деятеля Жюля Алликса. Этот Алликс был одним из парижских отцов города, пожизненным депутатом, политиком, заодно воинственным борцом в защиту религии, — личностью общепризнанной.

Содержание статьи, как и карьера самого автора, так же смутно. Попробую выделить ее суть.

Два изобретателя, француз Бенуа д'Эро и американец Биат-Кретьен, с помощью автора статьи раскрывают широкой публике новый способ передачи мыслей.

Он основан на явлении симпатии.

Известно, что это одна из движущих сил вселенной. Человек есть существо симпатическое, доказательством тому — свободная от чувственности чистая любовь, которая влечет друг к другу оба пола. Изобретатели исходили из того, что точно такая же симпатия господствует и среди улиток, с той только разницей, что улитка может иметь симпатическую связь одновременно со многими другими улитками.

Эта связь сохраняется, даже если соответствующих улиток развести на большие расстояния. Как если бы их связывала бесконечно длинная паутина, проходящая под землей, эта паутинка, однако, невидима, потому что сущность ее составляют электрические, гальванические, магнитные флюиды. То, что ощущает улитка в Париже, то же самое и в то же самое время ощутит улитка и за океаном.

Иными словами, налицо основное условие, теперь дело за малым: остается сконструировать такой прибор, который преобразует взаимное притяжение улиток для передачи мыслей на расстояние.

И такой прибор изобретен. В статье описано его устройство, но оно так сложно, что за недостатком моих познаний в технике, я так и не смог в нем разобраться. Речь идет о некоем вращающемся диске, о двадцати четырех специально для этой цели отобранных симпатических улитках, а также о двадцати четырех буквах французского алфавита. Улитки и буквы каким-то хитроумным способом приведены в некую систему соответствия, изо всего этого я только уловил, что если, например, повенчанную с буквой «а» улитку затронуть в Париже, то соответствующая американская улитка, закрепленная на таком же приборе, тотчас выпустит рожки. То есть буквы и слова можно, так сказать, «проиграть» на улитках, как на клавишах.

Оба изобретателя таким способом общаются через океан.

Чушь была сногсшибательная, но авторитет «La Presse» и широко известное имя Алликса заставили склониться даже наиболее здравомыслящие головы. Люди поверили было в улиточный телеграф, как в создание пламенного французского ума. Владелец гимнастической школы «Триат» предложил Бенуа полный пансион, если тот соберет для него второй такой же прибор и вместо трудно контролируемого нью-йоркского эксперимента сможет заставить местных парижских улиток выполнять их новые обязанности.

Бенуа перебрался в школу гимнастики, строгал, сверлил, ел, пил целый год, собрал наконец два прибора, похожих на шкапики, где-то раздобыл подходящих улиток, вот только разговора на расстоянии у него все-таки не получилось, потому что улитки не желали знать друг друга.

Месье Триату тоже надоела эта волынка, а еще более беззаботная жизнь дрессировщика улиток: