Темное дело (сборник) - Кубаев Рауфжон Джамилович

— Да. Вы. Им. Остаетесь, — раздельно произнес Бульдог.

— Но почему тогда все это?.. — Борис Николаевич растерянно показал руками вокруг себя. — Я не понимаю…

— А вам и не нужно понимать, — остановил его Огромный. — Со временем вам все объяснят. И вы все поймете.

Борис Николаевич послушно кивнул. Ну что он, в самом деле. Маленький человек среди сильных мира сего. Стоит ли вникать во все эти тайны и загадки? Ведь здоровье и душевное спокойствие всегда находились в обратной зависимости от количества полученных знаний, в том смысле, что чем меньше знаешь, тем дольше живешь. Особенно, когда живешь в компании людей из органов…

Борис Николаевич вздохнул, всем своим видом показывая, что смирился с судьбой и что теперь готов повиноваться каждому слову своих новых знакомых.

Зимняя ночь выкрасила окна черной тушью. Уже давно перестали грохотать невидимые трамваи — они проходили где-то совсем рядом, на соседней улице, но Борис Николаевич их никогда не видел, так как его дом (Господи, какой дом?! каземат, тюрьма, застенки!..) находился во дворе.

Борис Николаевич мерял шагами просторную комнату, надеясь довести себя до той степени усталости, после которой хочется лишь одного — лечь в кровать и забыться бездумным сном. Вот уже несколько вечеров подряд он засыпал подобным способом. Накопленная психологическая усталость давала о себе знать. А ведь почти год назад он уже искренне думал, что для него все закончилось. Господи, каким же наивным человеком он был!..

Странно, но этот последний год прошел почти так же, как и предыдущие три с половиной. Как одно большое (или сплошное) ожидание. Ожидание чего? Кто же это знает! У Бориса Николаевича сложилось твердое убеждение, что этого не знает никто. Никто!

— Этого не может быть, — твердил он себе, пытаясь найти хоть какой-то смысл во всем том, что происходило с Ним в течение последних лет.

Смысла не было. Ну, не было, хоть убей!

И убьют, вдруг подумал он. Убьют, ведь, и фамилии не спросят…

Он вдруг по-настоящему испугался. Постой, постой, а как же с Погибенко?

«Что с Погибенко?» — спросил его внутренний голос. «Как это “что”?! Где он?!»

«В каком смысле?»

«В прямом, черт меня побери! Не может же человек просто так исчезнуть. Кто-то должен о нем вспомнить…»

«Кто?» — издевательски спросил внутренний голос.

«Не знаю… Родственники!»

«У тебя нет родственников».

«Есть, но дальние».

«Ты их не интересуешь».

«Они меня тоже…»

«Вот видишь!» — обрадовался внутренний голос.

«Видишь! — передразнил Борис Николаевич сам себя. — Но кто-то же должен быть! Друзья, приятели, товарищи по оружию. Собутыльники, в конце концов!»

«Нет у тебя друзей. И всего остального, что ты только что перечислил, тоже нет!»

«О, черт!»

«Правильно. Ругайся. Может быть, полегчает!»

«Заткнись!»

«Заткнул один такой. Ха-ха!»

«О!.. Стоп! Вспомнил. Я же пенсионер. Должны же быть хоть какие-то бумажки, справки там разные…»

«Ты думаешь, они полные идиоты?»

«Кто?»

«Не притворяйся! Ты прекрасно знаешь, о ком идет речь».

«А… Эти… Нет, идиотами я бы их не назвал».

«Вот именно! — торжествуя, сказал внутренний голос. — Конечно же, они давно позаботились о таких мелочах, как справки. О так называемом «бумажном» следе».

«Каком еще “следе”, о чем ты?»

«О том, который остается после жизнедеятельности любого человека».

«Остается?..»

«Да!»

«В прошедшем, значит, времени…»

«Да! Да!»

«Ты хочешь сказать, что меня уже нет в живых?..»

«Да! Да! Да!»

«Этого не может быть…»

«Еще как может! Вспомни, с кем ты имеешь дело».

«Значит, больше нет товарища Погибенко?»

«Скорее всего…»

«У тебя есть какие-то сомнения?» — с надеждой спросил Борис Николаевич у самого себя, почувствовав тень неуверенности у внутреннего голоса.

«Всякое могло быть».

«Конкретней!»

«Они могли поставить вместо тебя другого человека, например… Хотя это бред!»

«Конечно, бред! У меня же там есть соседи. Ахмедзенко и другие».

«Соседи — не проблема».

«Как это “не проблема”?»

«А так. Ты что, забыл, с кем имеешь дело?»

«Помню, чтобы их…»

«А вот ругаться нехорошо!»

«Пошел ты!..»

«Смешной человек! Куда ты пойдешь — туда и я. Ты что, и это забыл?..»

Борис Николаевич с силой потер лицо.

Надо лечиться, как-то вяло подумалось ему. А что толку? Кому это, действительно, нужно? Ему? Нет. Им? Конечно! А вот раз им нужно, то пусть и лечат…

Все эти ночные разговоры с самим собой, все это самокопание… Господи, как надоело все!

Никогда не думал, что просто жить и ждать — это так тяжело. Стоп! Подожди. Но если сейчас тяжело тебе, то значит и тому, другому, которого называют САМ, ОН или ХОЗЯИН, тоже тяжело?.. Секунду, секунду. Не стоит торопиться. Вот сейчас торопиться не стоит!..

Борис Николаевич вдруг почувствовал, что находится рядом с чем-то очень важным. Рядом с тайной. Той самой настоящей тайной, ради которой и держат его в подобном качестве.

Спокойно! Только спокойствие, как говорил шведский еврей Карлсон. Хотя, почему именно еврей? Это что еще за признаки антисемитизма, товарищ Борис Николаевич?.. Но с другой стороны… Это тоже имеет отношение к тайне. Без сомнения, имеет.

Значит, они взяли меня, как какого-то подопытного кролика, и стали экспериментировать. Но не только со мной, вот ведь в чем дело!

Они стали экспериментировать и с НИМ!

С САМИМ!

С ХОЗЯИНОМ!!!

Конечно. Только так. Иначе и быть не может. Ведь, что у нас получается. Я в точности копирую ХОЗЯИНА. Полностью! От мозга до костей. Каждый его жест. Каждое движение. Я знаю, как он спит — о, Господи, сколько же часов ушло на просмотр этих дурацких видеокассет! — как ходит, как разговаривает. Я чувствую боль, как он ее чувствует. И, уж будьте уверены, если кто-нибудь вдруг нечаянно наступит мне на ногу, то я вскрикну как ОН, отдерну ногу как ОН и обругаю наступившего тоже как ОН. Все это произойдет рефлекторно, без участия головы, без специального настроя.

Потому что я — это ОН.

ОН!

А значит, если ему тяжело, то и я должен чувствовать то же самое. Один в один. Теперь мы близнецы. Копии. И ставя опыты на мне — они, конечно же, ставят опыты и на нем. Какие опыты? Кто они? Зачем все это?..

Кровь вдруг ударила в голову, и у Бориса Николаевича потемнело в глазах. Он осторожно нащупал рукой кресло. Присел. Подышал глубоко, постепенно приходя в себя.

Раз мы копии, то чувствовать мы должны синхронно, неожиданно подумалось ему. Чувствовать, дышать, реагировать. И даже мыслить. Мыслить? А почему бы и нет!

Но ведь ОН думает о стране, о глобальных вещах, о мировых проблемах. Бред! Разве ты, Борис Николаевич, думаешь об этом? Нет. Ни-ког-да! Так и он. Что?! Значит, и он ни о чем не думает? Этого не может быть. Может. Еще как может. И скорее всего, оно так и есть.

Бориса Николаевича вдруг прошиб холодный пот, стало труднее дышать.

А ведь у НЕГО сейчас то же самое!

И если я чувствую ЕГО — каким-то необъяснимым чудом, какой-то сверхъестественной возможностью, которая может быть объяснена только с точки зрения «теории близнецов» (какие теории? откуда? что ты знаешь о них?) — то и ОН должен меня чувствовать. Обязательно должен! Мне тяжело — и ЕМУ тяжело. А если ОН вдруг заболеет, то и я должен заболеть, но не просто заболеть, а именно тем недугом, который у НЕГО.

Мистика! Но почему?! Никакой мистики. Ведь живут же примерно таким же образом разные, там, близнецы. Но мы же не близнецы…

Мы — хуже. Мы — двойники.

Я — его двойник. А он — мой. И если я сейчас ударю головой об стенку…

Борис Николаевич вскочил с кресла. Глаза его возбужденно заблестели. Он огляделся, заметил «телеглаза» во всех четырех углах комнаты, улыбнулся.

Они наблюдают за мной. Ну и пусть!

(Он не догадывался, что кроме обычных «телеглаз», ведущих стандартное наблюдение, разбив комнату на четыре сектора, есть еще несколько подсматривающих устройств — «прозрачные зеркала», «двойная картина» на правой стене и «рыбий глаз», замаскированный под декоративный светильник.)