Петр Столыпин. Крестный путь реформатора - Дмитрий Табачник

Начальник Киевского охранного отделения ни в коей мере переезду не препятствовал, и на этом связь Богрова с охранкой могла бы прерваться навсегда. Кулябко даже и не поднимал вопрос о том, что «Аленский» должен продолжить сотрудничество со столичным охранным отделением. Богров сам написал бывшему руководителю в Киев письмо с просьбой сообщить, кому в Петербурге можно передавать имеющуюся у него информацию, и получил ответ, что он может обратиться к полковнику фон Коттену. Понятно, что одновременно последний был предупрежден Кулябко о том, что к нему обратится «Аленский».

О дальнейшей работе Богрова в Петербурге начальник Петербургского охранного отделения сообщил позднее следующее: «Два или три дня спустя ко мне позвонил по телефону неизвестный господин и назвался Оленским (фон Коттен неточно помнил агентурный псевдоним Богрова. — Авт.)… Он сообщил, что уже несколько лет работает в Киевском охранном отделении, причем сначала работал по социалистам-революционерам, а затем перешел к анархистам. После одной из ликвидации, произведенных Киевским охранным отделением на основании данных им сведений, положение его несколько пошатнулось, ввиду чего он временно отошел от работы. Последнее время ему удалось рассеять все возникшие против него подозрения, и он находит вполне возможным возобновить свою работу. Переезд свой в Петербург он объяснил тем, что он недавно кончил университет и имеет в виду приписаться в сословие присяжных поверенных, в качестве помощника у присяжного поверенного Кальмановича. При дальнейшем разговоре выяснилось, что никаких явок в Петербург он не имеет, но что рассчитывает приобрести таковые либо среди социалистов-революционеров, либо же, на что он более рассчитывал, среди анархистов, путем сношений со своими заграничными товарищами, из числа коих он назвал нескольких видных представителей анархизма, как, например, Иуду Гросмана и других.

Спустя несколько дней у меня состоялось второе свидание с Богровым… На этом свидании Богров, которому мною был дан псевдоним Надеждин, сообщил, что, насколько ему удалось выяснить, активных анархистов в Петербурге не имеется, что вполне совпадало с имевшимися в отделении сведениями. Что же касается социалистов-революционеров, то Богров с уверенностью заявил, что ему удастся завязать с ними сношения как через Кальмановича, так равно через присяжного поверенного Мандельштама. В подтверждение своих слов он рассказал, что на днях Кальманович получил из-за границы какое-то письмо, привезенное недавно вернувшейся из-за границы еврейкой, по фамилии Паризи — родственницей Богрова. Этому письму Кальманович придавал какое-то исключительное значение и дал его Богрову с просьбой лично передать известному социалисту-революционеру Егору Егоровичу Лазареву (запомним эту фамилию. — Авт.), проживавшему в то время в Петербурге легально и служившему в конторе "Вестник знания". Письмо это Богров показывал мне и подполковнику Еленскому в подлиннике; оно заключало в себе 2–3 строчки совершенно безразличного, возможно, что условного, содержания.

По имевшимся в то время у меня сведениям, Лазарев являлся в Петербурге так называемым уполномоченным Центрального комитета партии социалистов-революционеров и незадолго до этого времени получил от названного Комитета поручение и деньги на восстановление здесь партийной организации. Ввиду сего нами было решено, что Богров будет работать по социалистам-революционерам и что дальнейшие сношения с ним буду вести уже я, один, без подполковника Еленского (того самого, который занимался делом социал-демократической фракции II Думы. — Авт.).

Принимая во внимание социальное положение Богрова, а также его революционные знакомства с такими лицами, как Кальманович, Мандельштам и Лазарев, мною был назначен ему оклад в 150 рублей в месяц.

Однако при дальнейших свиданиях Богров никаких существенных сведений не дал… Как выше упомянуто, Богров не вошел в местную партийную работу, почему я и не считал еще его своим "секретным сотрудником" — в принятом в практике значении этого слова… Богров заявил, что он собирается ехать за границу, причем рассчитывает получить для этого даже командировку или хотя бы только уполномочие от Комитета Общества по борьбе с фальсификацией, в котором он устроился на службу. Кроме того, Богров тогда же поднял вопрос о том, что он даром получает от меня деньги, т. к. не дает никаких сведений. Имея в виду трудность приобретения интеллигентной агентуры и принимая во внимание предстоящий вскоре его отъезд за границу, где он мог бы приобрести новые связи, я предложил ему остаться у меня на жалованье до отъезда за границу, на что Богров согласился.

В ноябре месяце Богров получил от меня последний раз содержание и мы с ним распрощались, причем он обещал, если будет что-нибудь интересное за границей, написать мне».

Как видим, Богров просто не смог вне Киева войти в революционные круги, тем более эсеровские (с которыми у него никогда не было контактов), но явно старался это сделать и не пытался дать охранке ложную информацию. Причем он сам поставил вопрос относительно отказа от жалованья, что было, мягко говоря, нехарактерно для агента, стремящегося исключительно к получению денег. Не наблюдается и никаких попыток (как и в Киеве) «выведать тайны охранки», что пытались потом утверждать некоторые апологеты Богрова из числа анархистов.

В столице у Богрова не складывается не только агентурная, но и юридическая работа, и после недолгого пребывания за границей он возвращается в Киев. Кулябко не мог не знать о возвращении агента, но сам на контакт с ним не вышел, что еще раз доказывает — никто в охранке не думал принуждать «Аленского» к продолжению сотрудничества и тем более шантажировать.

Впоследствии отсутствие в течение некоторого времени агентурной работы Богрова дало основание Курлову назвать его «бывшим секретным сотрудником», что, конечно, было принципиально неверно. Хотя «Аленский» какое-то время и не работал на охранку, это не делало его «бывшим сотрудником». Бывшим его можно было бы назвать только в том случае, если бы он был официально исключен из секретных сотрудников по причине предоставления ложных сведений или провокационной деятельности (Департамент полиции регулярно рассылал такие списки по охранным отделениям).

Богров пришел вечером на квартиру к Кулябко (что само по себе являлось серьезным нарушением требований конспирации) не с пустыми руками, а принес ему подробное письменное донесение.

Это было уже второе свидание с начальником охранки за день. За несколько часов до этого Богров встретился с начальником наружного наблюдения Киевского охранного отделения Самсоном Демидюком и, сказав, что обладает информацией о готовящемся во время киевских торжеств террористическом акте, попросил устроить встречу с Кулябко. Непонятно, почему Богров не позвонил сам начальнику охранного отделения, а сделал это через Демидюка. Непонятна и реакция Кулябко — он дал указание Демидюку привести к нему «Аденского» непосредственно в здание охранного отделения (правда, как рассказывал Демидюк, «не с парадного хода через всё отделение, а через черный ход»). «Черный ход» здесь мало что меняет. Для любого охранника азбучной истиной было то, что агентуре категорически недопустимо назначать встречи в служебном помещении. Если, конечно, не хотят ее целенаправленно провалить…