Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки - Маркус Вольф

К 1975 году Тилеман поселился в Бонне, и вскоре мы в тайне ото всех, его самого и ЦРУ, вычислили его настоящее имя — Джек Фапькон. Сначала мы просто следили за ним, фиксируя его связи и устанавливая круг его интересов, и постепенно начали подставлять ему разных людей — агентов, работающих на нас, которые позволяли Фалькону вербовать их, поставляя информацию, которая была нами составлена из мелких бесполезных секретов и дезинформации. Идея заключалась в том, чтобы направить американцев по ложному следу. Бедный Фалькон думал, что он прекрасно справляется со своей ролью, завербовывая так много желающих поделиться секретной информацией восточных немцев. Одному особенно доверенному лицу он хвастался, что получил повышение по службе и ему прибавили оклад из-за успешной вербовки такого количества агентов. Это заставило смеяться весь отдел контрразведки нашего министерства, чьи старшие офицеры в основном и сочиняли эти секреты.

Как ни странно, обнаружить агентов ФБР в Бонне было до смешного легко. В отличие от моих строгих указаний подходить к Потенциальному источнику очень аккуратно, медленно и после длительной подготовки, американцы устанавливали контакты направо и налево. Их представления о восточном блоке были весьма схематичны. В конце 70 — начале 80-х годов эффективность американской агентуры была такой низкой, а работа такой бездарной, что наши шефы заволновались — не перестал ли Вашингтон воспринимать Восточную Германию всерьез.

Позже мы выяснили, что США получали основные данные о Восточной Германии средствами электронной разведки, осуществлявшейся из Западного Берлина и Западной Германии. Было довольно странно, что ЦРУ не ленилось посылать некомпетентных агентов, которые везде совали свой нос, когда вся самая ценная информация, за которой они охотились, была в эфире. Но исходя из моего богатого опыта, я убежден, что ни один технический метод сбора материала не может заменить человеческий интеллект и здравый смысл. Можно перехватить телефонный разговор, но без контекста его очень легко неправильно понять; фотография со спутника может показать, где расположены ракетные установки на данный момент, но только надежный источник в военном командовании знает, куда они направлены. Проблема технической разведки состоит в том, что эта информация может лишь сообщить о том, что происходит в данный момент, но не может прогнозировать, что произойдет в будущем. Личные контакты могут дать информацию о планах на будущее, помогут проанализировать политический и военный прогноз, рассмотреть документы и разговоры в соответствующем контексте. Многие офицеры разведки знают, какие горы информации надо просеять, чтобы найти одно ценное зерно. Техническая разведка может позволить найти “два зерна”, но это в три раза увеличило бы гору данных, которую нужно просеивать. Даже если роль технической разведки усилится и заменит то, что раньше делал человек с риском и большими затратами, она никогда не будет полноценной заменой. Только человеческий фактор, а не высокотехнологические ухищрения делает шпионскую службу успешной.

К концу 80-х мы находились в завидном положении, зная, что ни один агент ЦРУ не работает в Восточной Германии, которого мы не перевербовали бы с самого начала. По нашим приказам они передавали американцам тщательно подобранную информацию и дезинформацию. Мы знали это, так как Эдвард Ли Ховард как раз работал в восточногерманском отделе. Он познакомился с Фальконом, после того как того вернули в штаб ЦРУ в Лэнгли и наградили за успешную работу в Восточной Германии. От Фалькона Ховард сумел узнать, что внутри Восточной Германии работают только шесть или семь агентов ЦРУ. Это было подтверждено позже и самим ЦРУ, которое обнаружило после падения Восточной Германии, что всеми его агентами, как оказалось, манипулировало министерство государственной безопасности.

В 1987–1988 годах Ховард, к тому времени житель Москвы, находившийся под защитой КГБ, приезжал в Восточный Берлин и подробно рассказывал своим коллегам из службы иностранной разведки об операциях, проводимых ЦРУ, и приоритетах разведывательной деятельности — во енно-промышленный комплекс и научно-исследовательские институты. Что действительно было для нас новостью, — это откровение Ховарда, что у ЦРУ есть список интересующих его лиц из экономической элиты и ученых ГДР. Если кто-нибудь из них обращался за визой в посольство США, их имена передавались через консульский отдел в США в секретную службу и попадали в банк данных. Во время визита в США, когда бы и где бы ни упоминались эти имена — в телефонном разговоре, в сообщениях по факсу или телексу, власти США записывали и передавали их в ЦРУ для оценки. Восточная Германия имела репутацию страны, где за всеми шпионили и везде устанавливались подслушивающие “жучки”, но из-за технических ограничений мы даже и сравниться не могли с США по этой части.

С точки зрения морали мир разведки, западной или вое точной, — это всегда царство теней. Ее практика зачастую безнравственна, а ее методы — грязны. Принимая это во внимание, мне кажется, что ЦРУ находилось в особенно невыгодном положении, так как было вынуждено принимать участие в некоем демократическом спектакле, требуемом американской конституцией, вне зависимости от того, имеет это отношение к разведке или нет. Ни одна секретная служба не может быть демократичной, и, как бы политики ни желали этого, быть открытой для постоянных проверок и профессионально выполнять свои задачи нельзя. В ЦРУ большую часть времени старшие офицеры тратят на подготовку документов и отчетов для внешнего пользования, всегда помня при этом о возможной реакции прессы и политиков на поданную информацию.

На Востоке мы впадали в другую крайность. Хотя мы и должны были сдавать отчеты и документы верхушке политического руководства, а это означало, что некий формальный надзор за шпионской деятельностью осуществляется, они были слишком поверхностны и уклончивы. Наши политические хозяева были настолько не уверены в своей политической безопасности, что им прежде всего нужны были материалы о потенциальной угрозе их положению, их вовсе не интересовало, как эти материалы были получены. Эрих Хонеккер иногда сообщал своим западногерманским политическим деятелям, чье доверие он стремился завоевать, что он строго-настрого приказал не следить за ними. Когда же он возвращался домой, то набрасывался на отчеты разведывательной службы, тщательно их изучал и всегда говорил, что ему требуется более обширная информация.

Поведение контрразведки ЦРУ, а также мой личный опыт, о котором я упоминал в начале этой книги, убеждают меня в том, что оно больше было заинтересовано замять все разговоры о засевшем в ЦРУ “кроте”, чем на самом деле искать его. Гэс Хэтэуей докладывал комитету сената по разведке в 1985 году: “В центре ЦРУ никогда не было агента Москвы. Возможно, что нам не удалось его обнаружить, но я сильно сомневаюсь в этом”. И это несмотря на то, что перебежчик Эдвард Ли Ховард, уволенный из рядов ЦРУ двумя годами раньше, в течение ряда лет передавал Москве секретную информацию о намечавшихся ЦРУ операциях против нее; его предательство так и не было бы раскрыто, если бы его не выдал перебежчик, офицер ГКБ Виталий Юрченко. Познакомившись с Хэтэуэйем, я убедился, что это был серьезный и добросовестный разведчик. Я задавал себе вопрос, почему он затушевывал недостатки Управления таким образом? И понял, что он боялся критики ЦРУ со стороны общественности, особенно в тот момент, когда его положение пошатнулось. Оценки, сделанные нашими офицерами в Вашингтоне и Нью-Йорке, говорили о том, что в 70 — 80-е годы ЦРУ стало гораздо менее уважаемой организацией — не только секретной и неподотчетной, что было бы совершенно нормально для мощной разведывательной службы, но и “больной” организацией, а такую репутацию ни одна разведка не может себе позволить.