Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

— По церкви, говоришь? — И Борис, оторвав взгляд от шеи коня, посмотрел на брата. — Неплохая мысль. Пусть у каждого тарканства будет своя церковь, пусть оно даст ей землю на содержание и молится своему святому. Умно!

— Ну и подкузьмил я их. Я пошутить хотел, а ты всерьез принял, — улыбнулся Докс. — И… вот что я хочу сказать. Тягостна мне эта служба. Меня больше к книгам тянет...

— И книгами займемся, но прежде надо завершить начатое.

— Да этой стройке конца не видать, великий князь. Одно завершишь — другое начинается. Преслав будут строить и наши сыновья, вот увидишь. Лишь бы они были разумнее нас

Последние слова Докса навели князя на мысль о Расате. Его окрестили Владимиром, но это не обратило душу юноши к новой вере. Ему подавай коней, ночные пирушки да девушек.

Начнет Борис говорить с ним, тот слушает и молчит, а слова отца в одно ухо впускает, в другое — выпускает. Иоанн Иртхитуин уже махнул на внука рукой, лишь Ирдиша он еще побаивается. Из-за страха или из уважения, трудно сказать, но Бориса он слушается... Братья остановились у красивой внешней стены.

Ее вид вытеснил образ сына из головы Бориса.

Он подъехал к стене и медленно погладил камни ладонью. Да, Преслав будет прекрасным городом...

5

Боль в желудке не унималась, Константин чувствовал себя совсем ослабевшим. Слабость усилилась в результата долгого пути и торжеств при встрече миссии в Вечном городе. Философ лежал на спине в удобной постели и думал о пережитом. Страхи в общем не подтвердились. Какой-то невидимый благодетель и на этот раз уберег их от зла. Рим встретил миссию необычайно торжественно. Папа Николай — заклятый враг Восточной церкви и Фотия — переселился в лучший мир за две недели до их приезда, и теперь надо было не объяснения давать, а выражать соболезнование. Нет, не лицемерие, а простое человеческое чувство побудило их быть временно сопричастными римскому духовенству. И только Савва, который всегда был прямодушен, вздохнул:

— Ну и повезло нам!

Все поняли, что он хочет сказать, и сделали вид, будто не слышали его. Если бы папа Николай не умер, не видать бы им ни торжественной встречи, ни литургий. И кто знает, где бы находились и как бы отвечали они на любезные вопросы брата Себастьяна. Константин лежал, и в его болезненном сознании проходили картины непривычного шума, почестей, достойных мощей святого Климента. Новый папа Адриан лично принял и с интересом выслушал их. Подаренные ему книги были освящены в церкви Санта Мария Маджоре, или «Фатой», как ее прозвали византийские священники.

Много людей пришло поглядеть на тех, кого духовенство и хвалило, и ненавидело. Константин лежал, и в глазах у него рябило от пестрых мозаик в церквах и от еще более пестрой толпы. Ясные голоса гулко сталкивались под куполом церкви и все еще звучали в его душе, смущенной такой встречей. Но искренни ли были римские священники, воздавая им такие почести? Может, все это лишь внешнее прикрытие того, что задумано и чего не положено видеть народу?

Весь Рим стоял по обеим сторонам дороги Виа Маджоре, чтобы посмотреть на них и выразить уважение к святому Клименту Римскому. Не было конца приветственным крикам и песнопениям. Константин и Мефодий чинно ступали первыми, за ними — смущенные ученики. Шествие задержалось у церкви святого Климента, но папский легат сказал, что надо идти дальше. Мощи следует вручить самому папе. Он ждет их у Латерана. Площадь перед папским дворцом почернела от священников и мирян яблоку негде упасть! Новый божий наместник, человек страшноватого вида, с мягким голосом и лисьим выражением в глазах, взял ящичек с мощами, передал его стоящему слева священнику и благословил опустившихся на колени славянских первоучителей. Это было первым торжественным актом папы Адриана, и он хотел придать ему как можно больше блеска. Сам Климент Римский вернулся в Вечный город, притом именно во время его, Адриана, понтификата[56]!

Ведь даже он, папа Адриан, никакими усилиями не смог бы организовать нечто подобное.

И, несмотря на тайную неприязнь к братьям. Адриан должен был отдать им дань уважения и почестей. Весь Рим ликовал благодаря им.

Первое торжественное положение святых мощей состоялось в церкви Латерана. Служба длилась недолго. Ожидалось большое богослужение в церкви Святого Климента. Шумные торжества оставили у Константина ощущение неискренности, однако все пока шло хорошо. Вечером, в тесном кругу семи римских митрополитов, братья подробно рассказали о смысле своей работы в Моравии. Мефодий попросил на этой встрече дать духовный сан некоторым из них, чтобы они могли продолжить свое дело в Моравии. Папа Адриан не ответил на просьбу, и это внесло некоторое напряжение в торжественную атмосферу приема. Сначала Константин подумал, не поторопился ли брат, но, поразмыслив, оправдал его. Именно сейчас, пока их осыпают почестями, надо ставить вопрос о возвращении... Затем покатилась волна богослужений и литургий во всех больших кафедральных соборах. Только тут Философ понял, как много в городе византийских граждан. Они на каждом шагу останавливали его, просили благословения, задавали вопросы, и он должен был любезно отвечать, хотя перед главами расплывались красные круги от усталости и мучили боля в желудке.

В шумных римских толпах Константин встретил также Аргириса — ученика Магнавры, который в то давнее время затеял с Гораздом драку из-за славянского происхождения Константина. Аргирис попросил святого благословения и на вопрос, что он тут делает, весьма сбивчиво объяснил, мол, его послал сюда патриарх Игнатий по делам церкви.

У Философа не было времени расспрашивать о Царьграде, да и вряд ли Аргирис мог бы рассказать то, что интересовало Константина. Аргирис был очень хитер и знал, когда, где, кому и о чем говорить. Константин удивлялся: как это он сумел завоевать доверие Василия и Игнатия? Он ведь был родственником Варды. В свое время первым пошел собирать людей в поддержку Фотия, для борьбы с Игнатием. Чего только не бывает на этой грешной земле. Константин уже перестал удивляться. Немало он перевидал и пережил на своем веку... Боль в желудке не давала покоя. Нашла время... Константин лежал и думал об учениках, об их радостях. Савва уже не раз успел побывать за воротами большого города и всегда возвращался с интересными вестями. Он узнал, где поселились болгарские посланцы, и ждал, пока учителю полегчает, чтоб привести их к нему. И тут Савва предался мечтам. Он надеялся увидеть своего избавителя и учителя главой большой церковной общины, охватывающей Паннонское, Моравское и Болгарское княжества. Обычно настроенный скептически, Савва внушил себе: сейчас надо требовать многого, чтобы получить поменьше, но и не совсем мало.

Константин понимал его. Наступил как раз такой момент. Если прозевать его, жизнь войдет в свои берега, успокоится, и им гораздо труднее будет сделать свое дело. Опять поднимут головы старые враги — немецкие священники, пустят в ход сплетни, тайные интриги я, не успеешь оглянуться, оттеснят миссию во тьму забвения. Философ был за безотлагательные действия. И незачем долго оставаться в Риме. Получат то, что хотят, — и в дорогу! Только болезнь досаждала. Откуда она взялась именно теперь... Новые византийские знакомые прислали к нему целителя: его капли унимали боль, но ненадолго. Как жаль, ах, как жаль, что нет Деяна. Какая досада, что никто из учеников не заинтересовался его травами. Деян давно поднял бы его на ноги... Оставшись наедине с болью и думами, Константин, словно от назойливой мухи, не мог избавиться от одной странной догадки: на литургии освящения славянских книг в церкви Санта Мария Маджоре на него все время упорно смотрела неизвестная женщина. Все время он ощущал ее взгляд, но не смог хорошо разглядеть незнакомку. При выходе, когда люди столпились у дверей, ему удалось на мгновение увидеть ее, и что-то очень знакомое заставило его остановиться. Но женщина уже исчезла в толпе... И всякий раз, возвращаясь к своей догадке, он укорял себя. Неужели он дошел до того, что в каждой иностранке видит Ирину? Зачем ей тут быть, в этом далеком городе? И хотя вопросы были оправданны, сомнения не оставляли его. Возможно ли столь большое сходство? Та же походка, та же фигура, те же узкие покатые плечи. Пока Философ думал об этой случайной встрече и предавался воспоминаниям, боль постепенно утихла. И вопреки его желанию ожил тот, далекий мир... Он увидел ту Ирину с чистой, как снег, душой, увидел, как она улыбается, а браслет на ее руке соскальзывает куда-то к локтю, к белому красивому локтю, который едва обозначается под шелковой тканью. Многое дала Константину жизнь и многое отняла, но это воспоминание осталось — вопреки его желанию. Оно оказалось сильнее запретов, которые он сам наложил на себя и которые наложил а на него жизнь.

Порой Константин думал: может, он слаб, чтобы преодолеть это? Но потом устало махал рукой: пусть-де и у него будет такой огонек. Его свет и холоден, и непостоянен, да нельзя жить совсем без этого... Философ ловил себя на мысли, что иногда преувеличивает в Ирине самую незначительную крупицу добра и преуменьшает зло, которое не раз обнаруживалось в ее поступках. Но это происходило как-то невольно, неосознанно. Он думал: если бы он в своей жизни встретился еще хоть с одной женщиной, у него было бы право сравнивать, и тогда то немногое хорошее, что сохранилось в его душе от Ирины, растворилось бы во времени, но теперь в книге его жизни было только две страницы об одной женщине — белая и черная. И Философ предпочитал заглядывать в белую... Но не это было самым важным: дело его жизни признали в Риме. Он гордился достигнутым. Папа обязал епископов Формозу и Гаудериха рукоположить некоторых из учеников в церковный сан. Константин никогда не предполагал, что сладкогласый славяно-болгарский язык прозвучит в соборе святого Петре! Большой храм усиливал их голоса, наполняя души торжеством, — торжеством земледельца, радующегося плодам своего труда. Это прекрасное волнение придавало славянскому слову чудное звучание и вызывало слезы на глазах людей. Такие богослужения были проведены и в храмах Святой Петромилы, Святого Андрея, святого Павла. Ученики были неутомимы, днем и ночью их голоса воздавали хвалу всевышнему. В это время и родилась прочная дружба между Философом и Анастасием, правой рукой Николая и любимцем нового папы. Анастасий, который владел греческим языком и свободно ориентировался во всея религиозной литературе, любил беседовать с Константином.