Седой Кавказ - Канта Ибрагимов

Хоть и гложет соблазн Самбиева в Москву срочно вылететь, хоть и есть приказ об этом, не торопится он. Первым делом поехал к матери в Ники-Хита. Как бы ни был загружен, в неделю раз, а то и два раза ездит он к матери. Когда Цыбулько давал машину, на черной «Волге» прямо днем заезжал к ней. И неважно, что надо делать зна-чительный крюк, время терять, по бездорожью мотаться, зато он мать увидит, своей важностью ее порадует, обязательно что-нибудь в по-дарок привезет. Кемса не нарадуется на сына: приодел он ее, при-обул, роскошную бой* купил, а совсем недавно и цветной те-левизор: большой дефицит, даже редкость; по разнарядке Совмина выбил, по льготной, госцене приобрел.

Завершил Арзо тяжеленное дело, предварительную оценку уз-нал, материнской еды вдоволь наелся и лежит теперь на нарах, пол-ностью расслабившись, блаженствуя. Смотрит он глазами в телеви-зор, а ушами мамины байки слушает, улыбается их наивности, рад, что вечер дома проводит. А Кемса под его головушку аж три пуховые подушки подложила, чтоб удобней было, одеялом накрыла, чтоб не простыл, и еще шерстяные носки надеть просит, в печь дрова не жа-леет, поминутно спрашивает, что бы еще поесть приготовить, и что на завтрак он пожелает, и что в дорогу возьмет.

А у печи – его туфли сохнут, над печью – выстиранные сороч-ки, носочки, платочки висят, а на печи – тыква к утренним хин-галш* варится, буйволиное молоко с козли-ным жиром и медом подогреваются. Пару раз кашлянул Арзо, и мать беспокоится, а сама на ногах дважды грипп за зиму перенесла.

Давно выключен свет, Арзо лежит в постели, убаюкивающе ти-кает старый будильник, от электрического ночника (вместо керосин-ки) заманчивый полумрак, а мать все не спит, сидит у изголовья сы-на, все рассказывает, никак не может насладиться им, наговориться вдоволь. И когда Арзо уже сладостно засыпал, она решилась на глав-ное.

– На днях Зура из Краснодара приехала… Тебя благодарит за все, – видит мать, как нога сына нервно дернулась, самой ей не си-дится, идет к шкафу, заводит часы, потом у печи возится, под нарами лазит, там кот от нее прячется, не хочет ночь на улице коротать, и уже, уходя в свою комнату, тихо, но четко твердит: – Арзо?! Полла – достойная девушка… Либо оставь ее в покое, либо относись серьезно, а заигрывать – не смей. Она и без того несчастна. Понял?

Арзо ничего не ответил, только глубоко вздохнул, к стене по-вернулся. Сон пропал, блаженство уплыло…

С зарей пробудилась Кемса, на цыпочках, боясь разбудить сы-на, вышла во двор. В открытую дверь хлынул поток утренней про-хлады, а вместе с ней проголодавшийся «мартовский» кот, с в кровь поцарапанным носом. Кот принюхался, побродил по мышиным хо-дам под нарами, потом прыгнул на посудный шкаф, опрокинул та-релку, разбудил поздно уснувшего Арзо.

Полусонный Самбиев вышел на улицу. Весна набирала ход. В деревьях заливаются птицы: меж собой соревнуются соловьи, дроз-ды, славки. Воробьи чирикают, носятся стаями. Черные вороны кар-кают, обозначают территорию своего гнездования. На пастбищах пробудилась трава, и жители Ники-Хита повыгоняли скотину на вы-пас, в стадо. По весне животные худые, облезлые, злые, бодаются друг с другом, определяя свое место в стадной иерархии.

Арзо давно не был на родовом наделе и перед важной поездкой в Москву решил наведать святое для Самбиевых место. Чтобы по-меньше болтать с односельчанами, решил пройти по пойме реки.

От тающих в горах снегов река разошлась, помутнела, торопит-ся. Как и не определившийся в жизни Арзо, разбушевавшийся по весне поток бросается то к одному берегу, то к другому, облизывает их говорливыми струями, обещает в знойное лето утолять жажду бе-рега, а сам выбирает маленькие камешки, подтачивает грунт, обнажа-ет доверчивые корневища трав и кустарников, и наглумившись над одним берегом, торопится поток к более заманчивому, другому, по-том надоедают ему прикрасы цветущих берегов и брезгуя ими несет-ся он посередине русла, иногда раздвигается, образуя островки, как колонии, подустав, в поймах замедляется и, вновь набравшись сил, соскучившись по ласкам, бросается поток с облизанием к новому бе-регу. И так до лета жизни, а осенью… смирен, тих, по ангельски чист, и скрыто мечтает поток о берегах, да силы не те, прыть уплыла…

А вот бук-великан никогда никуда не мечется, врос он мощны-ми корневищами в благодатную почву, верен ей, ею кормится, ею поится; в зной ее от солнца защищает, осенью, к зимним холодам своей листвой прикрывает.

Сел Арзо, как обычно, меж широченных корневищ, как в удоб-ное кресло; к могучему стволу спиной прислонился. А над головой, в роскошной, цветущей кроне певчий хор. Многие птицы здесь свои гнезда свили, здесь они живут, размножаются, кормятся. На нижнем ярусе мелкие птички-пеночки трель вьют, чуть выше иволга залива-ется, еще выше дикие голуби воркуют, а на самой вершине орел-беркут гнездо давно свил, наблюдает теперь он за близлежащей тер-риторией, за птичьим порядком следит. И только дятлу здесь делать нечего, не гниет бук, хоть и стар; стучать здесь не на кого и незачем, все пока в природном родстве, в любви и мире живут, имеющимся довольствуются, наслаждаются.

Призадумался Арзо, а думать есть о чем. Накануне Кемса в ду-шу проникла, женским чутьем, материнским инстинктом «учуяла» она муки сына, попыталась оградить его от неверного шага, от по-стыдного действия.

Долго ночью Арзо думал, ничего не надумал, как речной весен-ний поток все мечется, определиться в любви не может.

После того едкого письма, вылетевшего еще в феврале обрыв-ками в раскрытую форточку, послал он Полле всего одно письмо – как никогда, короткое, абсолютно не едкое, но сдержанное, сухое, бесстрастное – по существу – отписка, автоматический знак внима-ния, как затухающий свет выключенного генератора. Тогда решил Арзо, что надо с Поллой порвать. Навязчивая брезгливость к Анасби Докуеву густой тенью ложилась на образ Поллы в душе его. И он по-нимал, что рано или поздно эта брезгливость выползет на язык, выле-тит изо рта, и после этого чистоты в их отношениях с Поллой быть не может. Поэтому он перестал ей писать, а потом до предела загружен-ный делом сокодавочного цеха вовсе позабыл о ней и даже более по-лутора месяцев не был на главпочте, не знал есть ли письма от Поллы «до востребования».

Теперь он понял, что пора определиться, раз и навсегда решить, кто для него Полла, и что он намерен делать. Подарки и знаки внима-ния, доходящие до поцелуев с одной стороны, и Полла, как бывшая жена Анасби, просто как жеро – с другой. Неспроста мать его пре-достерегает, видимо, об этом беспокоится и мать Поллы, побывавшая в Краснодаре.

Сидит Арзо, мучительно думает, а глаза его самопроизвольно благоуханием цветущего леса восторгаются, слух певчей гармонией услащен, и вдыхает он полной грудью нектарный аромат разнотра-вья, а за его молодой, крепкой спиной, исполинская твердыня мудро-го великана.

И потихоньку он одумывается, осознает, чей он и откуда, на-следное благородство напрочь гонит из души мразь ревности. Сво-бодно вдохнув, он улыбнулся… Все! Он окончательно определился: Полла чиста, как окружающая природа, любит его и уважает, и он одну ее любит и будет просить ее стать женой. С этой минуты сомне-ния из головы – прочь! Честь Поллы – его честь! Честь его рода, зем-ли!

Своим умозаключением он обрадовал мать и, благословленный ею, поехал в Грозный. В городе, у площади Ленина, он первым делом по брони выкупил билет на вечерний рейс в Москву, потом пересек проспект Победы и у перекрестка улицы Мира и Красных Фронтови-ков вошел в просторное здание главпочты.

Пришел ответ. Письмо лаконичное, доброе, благодарственное. Однако Полла не глупа: она «раскусила» настроение и смысл сухого послания Арзо, просит его «серьезно заняться важным делом, по-меньше отвлекаться на письма ей, предлагает остаться хорошими друзьями, добрыми односельчанами. Она понимает, что «Арзо нужна девушка более молодая, красивая, не обремененная статусом жеро и учебой в другом городе». В конце письма она искренне благодарит Арзо за братскую помощь и обещает никогда этого не забывать.

Не откладывая, тут же Арзо написал очень короткое послание: «Дорогая Полла! Я прошу (это он зачеркнул, но переписывать жиз-ненно важную корреспонденцию не стал – торопился), умоляю тебя стать моей женой! Срок – когда ты хочешь. Однако я прошу этим ле-том. Учиться будешь – сколько хочешь и где хочешь. Это я тебе га-рантирую. Очень тороплюсь. Сегодня вылетаю в Москву. Постара-юсь оттуда попасть к тебе. Прошу тебя, не отказывай! Люблю, це-лую, скучаю! Твой Арзо. 26.03. 1986 год».

В день отлета дел невпроворот, впритык времени Арзо выхо-дит из квартиры Россошанских. В руках у него модный дипломат (подарок Баскина, доставленный из Москвы Цыбулько) и большой коробок – гостинцы сватам Россошанских. Пока не появился лифт, Лариса Валерьевна еще раз наставляет Арзо: