Король терний - Марк Лоуренс

— Они заезжали в замок моего отца в Венните во время одного из своих туров по империи. Оррин приезжал со своей молодой женой. — Она наблюдала за моей реакцией. Должно быть, кто-то рассказал ей.

— С Катрин. — Естественно, я среагировал. То, что я женат на ребенке, не означало, что я потерял интерес к женщинам, и к этой в особенности. — И что ты думаешь о принце? — Мне хотелось спросить о Катрин, а не об Оррине и его брате, но я прикусил язык, и не потому, что не хотел ранить чувства Мианы, а от злости на свою слабость, в которую меня повергало одно лишь упоминание ее имени.

— Оррин Стрелы поразил меня, никогда раньше я не встречала такого хорошего человека, — сказала Миана. Очевидно, она тоже не желала щадить моих чувств! — Его брат Иган слишком любит себя. Так папа сказал. Он слабый и опасный одновременно. А вот Оррин, думаю, был бы отличным императором и объединил бы Сотню в одно целое. Ты никогда не думал присягнуть ему, когда придет время?

Я встретился с ней взглядом. Внимательные и печальные глаза, совсем не детские. Честно признаться, я не раз думал о том, что стану делать, если принц Стрелы прибудет в Логово, — не важно, с армией или без. Я был совершенно уверен, что не найдется ни одного человека, который бы решил, что я в большей степени гожусь в императоры, чем принц Оррин, и все же без моего призыва тысячи человек встали, чтобы остановить его. Чтобы чего-то в жизни добиться, приходится идти по трупам, и я устилал ими свой путь без устали. Геллет сгорел в угоду моим амбициям. Он до сих пор горит во мне.

— Думал.

Миана с удивлением посмотрела на меня. Она не ожидала, что я ей отвечу.

— Возможно, я бы служил наместником при императоре Оррине и позволил бы своим фермерам и пастухам коз жить в мире. Но пришли перемены, они подхватили нас и несут, хотя кажется, что это мы управляем событиями. Братья умирают. У нас отнимают право выбора.

— Катрин очень красивая, — сказала Миана, на этот раз опустив глаза.

С улицы донеслись крики, шипящий свист стрел и отдаленный рев.

— Кажется, мы заговорились. — Я не спрашивал ее о Катрин, и мне нужно было идти и сражаться. Я сделал движение встать, но Миана положила руку мне на бедро, нервно и дерзко одновременно.

Ее рука исчезла в складках платья, на этот раз в ней не было испуга, только решительность, но она не стала раздеваться. Она вытащила черный бархатный мешочек, затянутый шнурком, продернутым в кулиску. Достаточно большой, чтобы в него упрятать глазное яблоко.

— Мое приданое, — сказала она.

— Я надеялся, будет больше, — я улыбнулся и взял мешочек.

— Разве оно мне не под стать?

Я громко рассмеялся.

— Кто-то вселил мудрую женщину в тело девочки и послал ее мне с самым маленьким в мире приданым.

Я вытряхнул содержимое мешочка в руку. Рубин, размером с глазное яблоко, мастерски ограненный, красная звезда сияла в самом сердце камня.

— Хорошее приданое, — оценил я. Камень жег мне руку. Лицо загорелось в том месте, где меня опалил огонь.

— Это магический рубин, — пояснила Миана. — Повелитель огня спрятал в нем жар тысячи каминов. Он может зажигать факелы, кипятить воду, нагревать ванну, светить в темноте. Он может дать такой жар, что сплавятся вместе два кусочка железа. Я могу показать…

Миана потянулась к камню, но я сжал руку в кулак.

— Теперь я знаю, почему Присягнувшие огню любят рубины, — сказал я.

— Будь с ним аккуратен, — сказала Миана. — Будет… неразумно, если ты его разобьешь.

Как только я сжал камень в ладони, волна жара пробежала, обжигая руку. На мгновение все исчезло, только пламя инферно полыхало перед глазами, казалось, я чувствую вцепившиеся в меня руки Гога, сидящего в седле за моей спиной, как это было весной несколько лет назад. Я услышал его высокий звонкий голос, призрачно, как музыку, которую играла моя мать, — он доносился откуда-то далека. И что-то вспыхнуло во мне, и огненный поток потек из по руке в камень. Послышался треск рубина, и я с криком выпустил его из руки. Миана поймала рубин: какие быстрые и ловкие у нее руки. Я ожидал, что она вскрикнет и тоже выпустит камень, но в ее ладони он был холодный. Она положила его на постель.

Я поднялся.

— Это стоящее приданое, Миана. Для Высокогорья ты будешь хорошей королевой.

— А для тебя? — спросила она.

Я подошел к окну. На горном хребте, занятом лучниками принца, все еще царило смятение. Тролли, должно быть, уже скрылись в пещерах, но солдаты не могли прийти в себя и возобновить обстрел замка: боялись, что в любую минуту черные руки свернут им голову.

— А для тебя? — повторила вопрос Миана.

— Трудно сказать. — Я достал медную шкатулку. В прошлую ночь я сидел у окна и рассматривал ее. Кубок, шкатулка, нож. Пить, чтобы забыться, открыть, чтобы вспомнить, или нанести удар и положить конец всему. — Трудно сказать, если я не знаю, кто я есть на самом деле.

Я держал шкатулку перед собой.

— Тайны. Я наполнил тебя тайнами, но осталась последняя, самая черная из всех. — Есть такая правда, о которой лучше не говорить. Есть двери, которые лучше не открывать.

Когда-то ангел просил меня отпустить все беды, которые я держу в сердце, и все пороки, что меня составляют. То, что останется, может заслужить прощение и последовать за ним на небеса. Я сказал: «Нет».

Горный обвал, сход лавины, тролли — все это не имело никакого значения. Армия Стрелы все равно сотрет нас с лица земли. Сражаться так отчаянно, и ни на шаг не приблизиться к победе.

Горькая истина.

Раньше я смотрел в глаза смерти с превосходством хитрого, но не сломленного человека, часть меня была надежно спрятана в маленькой шкатулке. Лунтар, живущий в выжженной пустыне, смог сделать то, чего не смог ангел. Он отнял у меня меня и оставил ходить по земле урезанную копию Йорга Анкрата.

Не открывай шкатулку.

Мертвый мальчик наблюдал за мной из сумеречного угла комнаты, и казалось: он всегда там стоял и изо дня в день молча ждал единственного момента — встретиться со мной взглядом. Он стоял бледный, без видимых ран на теле, за исключением отпечатка руки, белее его бледности, похожего на те шрамы, что когда-то мертвецы Челлы оставили на теле маленького брата Гога.

Откроешь, и моя работа насмарку.

Я повернул шкатулку так, чтобы на ней заиграл свет. К черту Лунтара и к черту мертвого ребенка. Когда я в последний раз встану лицом к лицу с огромной армией принца Стрелы, я все это решу одним махом.

Откроешь, и тебе конец.

Мои руки, державшие шкатулку, не дрожали. И это меня радовало. Я открыл шкатулку, быстрым движением оторвал крышку и выбросил в окно, где ветер трепал окровавленную простыню.