Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков - Александр Иванович Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все же стоит отметить внутреннюю противоречивость политики власти в отношении Церкви. На 22 июня 1941 года планировалось закрытие последних московских церквей, в частности Богоявленского собора и церкви Ильи Обыденного… Война изменила многое. Важным показателем изменения отношения власти к Церкви стало ослабление репрессий. По сведениям В. М. Шкаровского, с осени 1941 года аресты клириков Московской Патриархии почти прекратились (206, с. 197). А в Пасхальную ночь с 4 на 5 апреля 1942 года в Москве, к радости православных верующих, был отменен комендантский час (87, с. 161).
В идеологической жизни СССР в первой половине 1943 года происходит возрождение национальной темы, в литературе и искусстве провозглашается «примат патриотизма» (8, с. 260). В передовой статье газеты «Литература и искусство» за 10 апреля 1943 года, в частности, говорилось: «Одной из важнейших задач деятелей литературы и искусства является воспитание всего советского народа в глубоком уважении к русской национальной культуре, к ее лучшим традициям, воспитание в советской молодежи любви к русскому искусству…» (цит. по: 54, с. 261). Но совершенно очевидной была неразрывная связь истории Руси и Русской Церкви, а также русской культуры и христианства. Поэтому следующим и логичным шагом власти стало изменение отношения к Церкви.
К субъективным факторам, вызвавшим исторический поворот 1943 года, следует прежде всего отнести мудрую политику Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского). Вспомним его послание «Пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви» от 22 июня 1941 года. В нем митрополит Сергий буквально реализует принцип, заявленный им в Декларации 1927 года: радости и успехи Родины – это радости и успехи ее православных граждан, беды и неудачи Родины – наши неудачи. Фактический глава Русской Церкви призвал «вспомнить святых вождей русского народа» и «неисчислимые тысячи простых православных воинов», заявил, что «жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени перед неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостью родины, кровными заветами любви к своему отечеству». В Послании прозвучал недвусмысленный призыв: «Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины. Господь нам дарует победу» (167, с. 550–551). В своем послании митрополит Сергий предвосхитил содержание и понятийный строй речей Сталина от 6 и 7 ноября.
Менее значимым, но также существенным оказалось влияние внешнего фактора: давление правительства США, побуждаемого христианскими кругами в Америке защитить гонимую Русскую Церковь. Ведь на трехсторонних англо-американо-советских переговорах, проходивших в Москве с 28 сентября по 1 октября 1941 года, А. Гарриман специально спросил Сталина о реализации принципа свободы совести в Советской России. Вождь сослался на соответствующую статью в Конституции. А. Гарриман все понял и сообщал Ф. Рузвельту: «У меня создалось впечатление, что Советы хотят ограничиться словесными обещаниями и некоторыми примерами, которые могли бы создать иллюзию смягчения их позиции, на самом деле практически ничего не меняя в своей нынешней политике» (цит. по: 29, с. 546–547). Но это не беспокоило Белый дом, американская помощь по ленд-лизу[4] потекла в СССР без каких бы то ни было условий.
Наконец, скажем и о таком субъективном факторе, как личность И. В. Сталина, всевластного правителя СССР, вершителя судеб народов и людей. Думается, что в данном случае не стоит обольщаться видимой сентиментальностью диктатора. Конечно, ему были дороги воспоминания детства о годах в тифлисской семинарии, о добром инспекторе иеромонахе (впоследствии схиархиепископе) Димитрии (Абашидзе), которого в годы гражданской войны Сталин спас от расправы в застенках киевского ЧК. Но все это не могло подвигнуть жестокого и крайне прагматичного правителя к изменению государственной политики. Вспомним, что без его санкции не могли быть разрушены ни храм Христа Спасителя в 1931 году, ни кремлевский собор Спаса-на-Бору в 1933 году, ни проводиться массовые расстрелы священнослужителей и верующих в 1937–1938 годах. По данным Московского Патриархата, к 1941 году за веру было репрессировано 350 тысяч человек, в том числе не менее 140 тысяч священнослужителей (в одном 1937 году было арестовано 150 тысяч человек, из которых 80 тысяч расстреляно). В Московской Патриархии осталось 4 правящих архиерея и около 10 архиереев находились на покое (206, с. 127, 131). В результате двух десятилетий жесточайших гонений и открытого террора Русская Православная Церковь была практически разгромлена. Могло ли это происходить без участия фактического правителя России? Иное дело то, что с позиций коммуниста-интерна-ционалиста Сталин постепенно перешел на позиции национально-государственные. И только.
Представляется, что его побуждения к пересмотру характера церковно-государственных отношений были весьма прагматическими. Во-первых, желание завершить свое идейное противоборство с уже убитым в 1940 году Л.Д. Троцким, ставшим олицетворением идеи мировой коммунистической революции. Напомним, что долгие годы Советская власть боролась с Русской Церковью – и боролась успешно – по плану, составленному Троцким в 1922 году и предусматривавшему ослабление Церкви путем ее раздробления на враждующие группировки (см. 19, кн. 1, с. 181). После устранения своего единственного политического соперника и отказа от идеи «мировой революции», роспуска Коминтерна и Союза воинствующих безбожников, Сталин попытался завершить формирование нового государственного организма под названием СССР на иных идеологических основах. В 1936 году Сталин отверг запрет на отправление религиозных культов и заявил, что «не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны Советской власти»; в отчетном докладе на XVIII съезде ВКП(б) Сталин 10 марта 1939 года в качестве важной задачи партии назвал «развитие и культивирование» советского патриотизма (165, с. 592).
Означало ли это изменение характера режима? Нет. В изменившихся после 1917 года внутренних и внешних условиях вождь решил отказаться лишь от «рудиментов» революционности. Присущие ему традиционный склад мышления и непомерное честолюбие наряду с учетом объективных закономерностей общественного развития России привели его к идее о «советской империи», единовластным правителем которой он, естественно, видел себя. А поскольку всякая земная власть нуждается в санкционировании высшей силой, Сталину оказалась необходимой санкция Русской Церкви, видевшейся ему элементом его «советской империи».
Примечательны на встрече И. В. Сталина и В. М. Молотова с митрополитом Сергием (Страгородским), митрополитом Алексием (Симанским) и митрополитом Николаем (Ярушевичем) в Кремле 4 сентября 1943 года два таких момента: Сталин демонстративно, перед лицом священноначалия Русской Церкви наставляет будущего главу Совета по делам Православной Церкви Г. Г. Карпова: «Помните: во-первых, вы не обер-прокурор; во-вторых, своей деятельностью больше подчеркивайте самостоятельность Церкви». Между тем несомненно, что вождь уже видел в новом государственном органе именно «советскую обер-прокуратуру» в чекистском варианте. И второй момент: на предложение В.М. Молотова
