Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта - Владимир Ильин

— Когда мы увидели приближавшихся к нам с фонариками немцев, — перебил его Палаш, — то успели закопать снаряды в гравий между шпалами у стыка рельсов, а полностью закончить минирование не успели. Нам пришлось переползти через рельсы, спуститься в канаву и затаиться. Уже были ясно слышны голоса немцев, что-то рассказывающих друг другу. Но, не дойдя до нас несколько метров, они повернули назад. «Кажется, пронесло», — подумали мы. Когда немцы ушли, мы закончили минирование и все хорошо замаскировали. Потом, когда мы возвращались назад, неожиданно прозвучали два винтовочных выстрела. Это стреляли патрули. Они, видимо, услышали какой-то шум, а может быть, просто так стреляли, на всякий случай. Собравшись в кустах, мы все вместе решили отойти к опушке леса поближе к шоссе.

Через просветы между деревьями мы продолжали наблюдать за железной дорогой. Временами огоньки фонарей обходчиков продолжали мелькать на железной дороге. Все было тихо. Но вот через некоторое время у железнодорожной будки опять прозвучал выстрел, на этот раз в небо взвилась ярко осветившая все вокруг ракета. Потом снова наступила кромешная тьма. Пока мы отдыхали, к Борисову со стороны Орши прошли два состава. А наши снаряды спокойно лежали на втором пути, который шел в сторону фронта. Мы уже стали волноваться: ночь подходила к концу, а по нашему пути, где лежали снаряды, еще не было ни одного немецкого состава. Но вот наконец-то в конце ночи со стороны Толочина послышался шум подходящего к заминированному участку дороги поезда. Мы притаились в ожидании. Взрыв был такой сильный, что чуть ли не до нас летели куски железа от паровоза. А Франц как будто даже видел, как над ним пролетела паровозная труба. Вот и все, — закончил свой рассказ Палаш.

— Ну, а потом вы узнали, что было в этом составе? — осведомился Агапоненко.

— Да. После того как произошел взрыв и загрохотали вагоны, налетавшие друг на друга и падающие под откос насыпи, мы ушли в Дроздовый лес. Там провели весь этот день, а к вечеру пошли к деревне Заболотье. Там у нашего связного уточнили, какие потери были нанесены противнику в эту ночь, когда произошло крушение поезда. Он нам сообщил, что были уничтожены паровоз, восемь платформ с танками и штурмовыми орудиями и четыре вагона с живой силой противника, погибло много солдат и офицеров.

— Молодцы! — с большим удовлетворением отметил боевые действия подрывников Агапоненко.

Я, в свою очередь, тоже поздравил всех и особенно Франца, который в первый раз был на таком трудном задании.

В конце ноября мы с командиром отряда подвели итоги боевой деятельности за этот месяц. Они были не особенно впечатляющими. Но, учитывая то, что мы этот месяц жили в партизанской зоне и охраняли ее южную сторону, нам все же удалось провести несколько существенных боевых операций. Это взрыв одного эшелона, уничтожение двух мостов и почти трех с половиной километров телефонно-телеграфной связи противника, а также 193 немца в засадах и во время взрыва эшелона. Были и другие небольшие операции.

В первых числах декабря 1943 года проездом на коне из партизанского госпиталя к нам в Бояры приехал хорошо мне знакомый комиссар второго отряда Михаил Короткевич. Его раны, которые он получил во время взрыва зажигательной бомбы в деревне Бобовка, зажили, и он возвращался в свой отряд. Увидев меня, Михаил сильно обрадовался нашей встрече, а когда увидел у меня в штабной хате на столе пишущую машинку, то спросил:

— Слушай, комиссар, а на твоей пишущей машинке можно отпечатать один очень важный документ?

— Какой это документ? — спросил я.

— Дело вот в чем. Когда я ехал из нашего госпиталя, то по дороге остановился на отдых в одной из деревень нашей зоны. В этой деревне партизан не было, и вдруг вечером туда зашла небольшая группа мужчин, одетых в форму наших парашютистов. Об этом мне сообщил хозяин дома. Я, конечно, решил встретиться с ними. Мы тепло поздоровались, и командир этой группы, лейтенант, сообщил мне такую новость: что Верховный Главнокомандующий товарищ Сталин И. В. выступил с обращением к белорусскому народу и партизанам о сборе денежных средств, то есть наших советских денег и облигаций займов, на помощь Красной Армии. Этот лейтенант показал мне отпечатанную на хорошей бумаге листовку с этим обращением. Я его очень просил дать мне хотя бы один экземпляр этой листовки. Но мне сказали, что у них всего только один экземпляр и дать его мне не могут. «Вот если хочешь, садись и переписывай это обращение», — предложил он мне. Они мне дали бумаги, и я весь вечер сидел и переписывал.

— Ну, дай мне прочитать-то это обращение, — попросил я его.

С большим нетерпением развернул я сложенный вчетверо лист бумаги, на котором очень плохим почерком было написано это обращение. С трудом разбирая каракули Короткевича, мне все же удалось прочитать это письмо Сталина. Не обнаружив в тексте письма ничего подозрительного и поверив Короткевичу в правдивости всего им сказанного, я все же спросил:

— Когда же было написано это обращение товарища Сталина к белорусскому народу? Где оно было опубликовано? Почему мы не знаем о нем? Хотя кто его знает, у нас же нет в отряде своего радиоприемника, и мы пользуемся только теми сводками, которые нам присылают из штаба бригады, поэтому мы могли этого и не знать.

— Если уж ты не знаешь, — заявил Короткевич, — так тем более я не знаю. Я больше месяца пробыл далеко от бригады в госпитале, а там даже сводок от Совинформбюро нам никто не читал. Поэтому я ничего не знаю, что теперь делается на фронте и вообще во всем мире.

— Слушай, Михаил, давай сейчас перепечатаем это письмо товарища Сталина. Один экземпляр я оставлю у себя, второй возьми себе, а третий отдадим нашему комиссару бригады Игнатовичу. И знаешь что, нам нужно будет сейчас развернуть большую работу среди местного населения по сбору денежных средств в фонд помощи Красной Армии. Я думаю, наше население с большой теплотой откликнется на это обращение товарища Сталина. Немцы же здесь совсем обесценили наши деньги: как мы знаем, за каждую оккупационную марку населению приходится давать 10 наших рублей. А нашему государству эти 10 рублей большая подмога. Тем более наши облигации займов вообще никакой цены здесь не имеют, а государству пригодятся.

И мы с большим волнением начали печатать это письмо Сталина. Михаил мне диктовал текст, а я его печатал.

Прошло несколько дней. Напечатанное на машинке «письмо Сталина» попало в бригаду «Гроза» к секретарю подпольного райкома партии Нарчуку С. Н., который созвал райком партии, где и было принято решение развернуть большую работу по сбору средств в фонд помощи Красной Армии. Теперь партизаны, уходившие на боевые задания, обязательно брали с собой этот текст «письма» и объясняли местным жителям о той помощи, которую они должны оказать наступающей Красной Армии — нашей освободительнице. Начали поступать первые денежные взносы, которые мы отправляли в райком партии.