Переплет - Бриджет Коллинз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто-то затушил сигарету в чернильнице. Окурок еще дымится. Подхожу к столу и тушу его, обрывая ниточку дыма. Кто-то листал гроссбух: тот открыт на записях прошлого месяца, да и письма клерка перепутаны.
– Прошу прощения. Боюсь, я очень любопытен. Да и письма лежали на виду.
У окна стоит мужчина. Он отвешивает небольшой поклон. Я слегка теряю равновесие, качнувшись на пятках, но радуюсь, что не вздрогнул; выпитое шампанское притупило реакцию.
– Ты, должно быть, сын Пьера, – произносит незнакомец. – Люциан, верно? Я лорд Лэтворти, мы с твоим отцом… Скажем так, у нас общие интересы. Рад знакомству.
– И я рад, – отвечаю я и складываю письма аккуратной стопкой. Лорд Лэтворти ни капли не смущен и, видимо, даже не собирается смущаться, сколько бы я ни ждал.
– Я тебя испугал? Прости. – Он так снисходительно говорит со мной, будто это я забрался в его комнату, а не наоборот. Он делает шаг вперед и пристально смотрит на меня. Никак не пойму, улыбается он или нет. У него темная борода и прямые брови. Он среднего возраста, моложе отца. – Люциан Дарне. Как же я рад нашей встрече. Очной встрече, я имею в виду.
– Благодарю.
– Несомненно, все это, – он указывает на дверь, по всей видимости, подразумевая весь дом, гостей, свадьбу и целый мир, – порядком действует тебе на нервы? – Он смотрит на меня с искренним любопытством. Впервые за сегодняшний вечер кто-то уделяет мне полноценное внимание. Последним, кто смотрел на меня так, был…
– Прошу, садись, – говорит лорд Лэтворти, и я отчего-то повинуюсь. Он разваливается в кресле напротив, откидывает голову и вздыхает. – Какой цирк, верно? Должно быть, нелегкое испытание для такого чувствительного юноши, как ты.
– А почему вы решили, что я чувствительный?
– И юноши, который не питает… особых романтических чувств к своей невесте.
– Я глубоко уважаю мисс Ормонд.
Он тихо усмехается.
– Нет нужды притворяться, Люциан. – Он кладет ногу на ногу и наклоняется ко мне. Сперва мне кажется, что его глаза выражают сочувствие, но потом я понимаю, что это не так. – Наверняка я не единственный, кто это заметил. Тебе, должно быть, очень одиноко.
– Не понимаю, на что вы намекаете.
– Правда? – Он по-прежнему неотрывно смотрит на меня. – Я просто… скажем так, я легко могу представить себя на твоем месте.
Я таращусь на него. Пульсирующая боль пронзает мои виски и исчезает так же быстро, как появилась.
– Прошу прощения, – бормочу я и встаю, опираясь о подлокотник кушетки. – Меня ждут гости отца.
Пытаюсь пройти мимо него к двери, но он быстро встает, и мы чуть не сталкиваемся нос к носу. Я не успеваю отреагировать. Он слишком близко. От него горько пахнет табаком и чем-то еще, резким, смолистым. Янтарем или деревом.
– Люциан, – мягко произносит он, – подожди.
– Что вам нужно?
Он вроде бы собирается что-то сказать, но вместо этого протягивает руки к моему воротнику и ослабляет мне галстук. Я не могу пошевелиться. Вспоминается школа, шестой класс; я так растерян, что не могу даже бояться… Неужели он… Но он лишь медленно развязывает узел моего галстука. Шелк тихо шелестит. Я чувствую тепло его тела сквозь жилет и рубашку.
Я оцепенел. Меня захлестывает волна тошнотворного тепла. На мгновение перед глазами возникает лицо Эмметта: ясный взор, в глазах решимость и почти испуг.
– Мне пора.
– Куда спешить?
Я смотрю ему в глаза. Карие, как у Эмметта.
Я делаю вдох. Мне хочется провалиться сквозь землю. Или вернуться во вчерашний день, к тому моменту, когда весь мир перестал существовать.
Тут Лэтворти откашливается, и сухой кашель разрушает мое оцепенение. Я отстраняюсь. Он смеется. На нетвердых ногах выхожу в коридор, все еще слыша за спиной его смех. В коридоре гости прощаются с матерью. Та оглядывается, видит мой развязанный галстук и расстегнутую рубашку, и с лица ее вмиг исчезает всякое выражение. Точно так же она смотрит на отца, когда тот выходит из комнаты служанки. Мать продолжает расшаркиваться с гостями – гомонящей сверкающей толпой в цилиндрах и мехах. Из столовой доносятся волны смеха; они то стихают, то нарастают. Я подхожу к лестнице и поднимаюсь наверх, с трудом переставляя ноги.
Закрыв за собой дверь спальни, сажусь на кровать. Мир распадается на вертикальные полосы. Кружится голова, и не только от выпитого шампанского.
Прошлой ночью мне на миг показалось, что я не такой уж плохой человек. Но сейчас я ненавижу себя. Есть много слов, характеризующих таких, как я: порочный, презренный. Я не понимаю. Откуда лорд Лэтворти узнал обо мне правду? Но как-то ему это удалось. Вероятно, запах порока въелся в меня, как запах пота. Или крови. И то, о чем я забыл, – оно еще хуже. Что бы я ни натворил, мой проступок так ужасен, что даже родной отец теперь меня презирает.
Но что бы я ни натворил, оно стерто. Забыто. И пока память о случившемся хранится за семью замками, я могу жить дальше.
Завтра в то же время все будет уже позади.
– Мне дурно. Правда. Как ты можешь быть таким спокойным? Я места себе не нахожу, а ведь от меня требуется лишь одно – не уронить кольца.
Я поворачиваюсь и бросаю взгляд на Генри Ормонда, чье лицо позеленело, за исключением веснушек. Напомаженные волосы торчат, как пакля.
Он наклоняет трясущуюся голову.
– Прости, это у нас семейное. Онорину вчера целый вечер от волнения мутило.
Я не отвечаю.
– А сколько человек собралось? Небось несколько сотен. Бедная Онорина, она терпеть не может быть на виду.
– Двести.
– Батюшки святы. У меня столько знакомых-то не наберется.
– У меня тоже.
Я поворачиваюсь и, прищурившись, смотрю на солнце, струящееся в высокие окна. Ратуша напоминает остов корабля; раньше я никогда не замечал, какой тут высокий потолок. Балки увешаны белыми лентами и флердоранжем – и как только слуги умудрились подняться под самый потолок? Стены тоже украсили гирляндами. Деревянные панели на стенах отчищены до серебристого блеска, и окна кажутся больше, чем на самом деле. Но стоит гостям начать рассаживаться, и стены будто сдвигаются. Словно поднимающийся уровень воды в реке, неумолимо усиливается шум. Голоса, смех, извинения мужчин, наступивших на подолы роскошных платьев. Скрип отодвигаемых стульев и шарканье подошв гостей, наконец отыскавших свое место. Любой звук отзывается эхом.
– Сколько времени?
Киваю в сторону золоченых часов
