Каторга. Преступники - Влас Дорошевич

Полицейские явились во двор священника и отнесли «инкриминируемую курицу» на место постоянного жительства.

Священник в таких действиях полиции, конечно, усмотрел оскорбление для себя.

И пошли писать канцелярии.

Жалобы, отписки, переписки посыпались целой лавиной, волнуя весь служащий Сахалин.

Я сам слышал, как господа служащие по целым часам необычайно горячо обсуждали «вопрос о курице» и ждали больших последствий:

– Еще неизвестно, чем курица кончится!

Тюрьма немедленно воспела это в стихах. Вот отрывки.

Супруга служащего жалуется своему супругу:

Ах, мой милый, вот беда!Я вчера курей смотрела;И та курица, что пела,Помнишь, часто петухом,Ведь пропала! И грехом,Как потом я разузнала,Прямо к батюшке попала.И теперь уж у попаКуриц целая копа…

Служащий «обратился к содействию полиции», и та поспешает «водворить курицу на место жительства»:

Пот ручьем с них лил, катился,И песок как вихорь вилсяИз-под их дрожащих ног…Знать, досталось на пирог!!!

Священник в это время выходит из дома и…

И лишь он ступил во двор,Что же видит? О, позор!Снявши фраки, сбросив сабли,Руки вытянув, что грабли,Полицейский с окружнымСловно пляшут перед ним!И, нагнувшись до земли,Ловят курицу они…

Чем кончится история, вы знаете.

Канцелярии пишут.

Служащие волнуются и ждут «от курицы последствий».

Тюрьма потешается, читает стихотворение поэта-каторжника.

А в курятнике, по словам стихотворения, происходит следующее:

А в тот миг на куросесте,Сидя с курицами вместе,Так беглянка говорила:– И зачем меня родилаВ белый свет старуха-мать!Не дадут и погулять!И что сделать я могу?Чуть что выйдешь к петуху,А глядишь, – тут за тобойВся полиция толпой!

Так развлекают каторгу.

Преступники-душевнобольные

В посту Александровском вы часто встретите на улице высокого мужчину, красавца и богатыря – настоящего Самсона. Длинные вьющиеся волосы до плеч. Всегда без шапки. На лбу перевязь из серебряного галуна. Таким же галуном обшит и арестантский халат. В руках высокий посох.

Он идет, разговаривая с самим собою. Выражение лица благородное и вдохновенное. С него смело можно писать пророка.

Это Регенов, бродяга, душевнобольной.

На вопрос:

– Кто вы такой? Он отвечает:

– Сын человеческий.

– Почему же это так?

– Мой отец был крепостной. Его все звали «человек» да «человек». Отец был «человек», значит, я сын человеческий.

В те дни, когда Регенову не удается удирать из-под надзора в пост Александровский и приходится сидеть в психиатрической лечебнице, в селе Михайловском, он занимается целые дни тем, что пишет письма «к человечеству».

Первым вопросом его при знакомстве со мной было:

– Вы из-за моря приехали?

– Да.

– Скажите, да есть ли там человечество?

– Есть! Регенов с недоумением пожал плечами.

– Странно! Я думал, что все померли. Пишу, пишу письма, чтобы водворили справедливость, – никакого ответа!

«Правды нет на свете» – это пункт помешательства Регенова.

– Оттого даже французский король пошел бродяжить! – поясняет он.

– Как так?

– Так! Нет нигде правды, он и сделался бродягой. Сказался чужим именем и бродяжит.

– Да вы это наверное знаете?

– Чего вернее!.. Скажите, во Франции есть король?

– Нет.

– Ну, так и есть. Ушел бродяжить. Разве без правды жить можно?

У Регенова в психиатрическом отделении отдельная комната. Подоконники убраны раковинами. На подоконник к нему слетаются голуби, которых он кормит крошками. В комнате с ним живет и собака, с которой он иногда разговаривает часами:

– Бессловесное! Человечество говорит, что у тебя замечательный нюх. Отыщи, где правда. Шерш!

На голых стенах два украшения: скрипка, из которой Регенов время от времени, в минуту тоски, извлекает душу раздирающие звуки, «чтобы пробудить спящие сердца», и на почетном видном месте висит палочка с длинною ниткой.

На вопрос, что это, Регенов отвечает:

– Бич для человечества.

Регенов очень тих, кроток и послушен, с доктором он вежлив, предупредителен и любезен, но тюремное начальство ненавидит, считая его «вместилищем всяческой неправды».

Есть одна фраза, чтоб привести этого кроткого и добродушного человека моментально в неистовое бешенство. Стоит сказать:

– Я тебе Бог и царь!

Надо заметить, что для сахалинской мелкой тюремной администрации есть одно «непростительное» слово – «закон», – когда его произносит ссыльнокаторжный. В устах каторжанина это слово приводит их в неистовство.

– Это не по закону! – заявляет каторжник.

– Я тебе дам «закон»! – кричит вне себя мелкий сахалинский чинуша и топает ногами. – Я тебе покажу «закон»!

Зато у них есть любимое выражение:

– Я тебе Бог и царь!

Я слышал, как это кричали не только помощники смотрителей тюрем, но даже старшие надзиратели!

При словах «я тебе Бог и царь» глаза Регенова наливаются кровью, синие жилы вздуваются на побагровевшем лице, он вскакивает с воплем:

– Что? Что ты сказал?

И бывает страшен. При его колоссальной силе он действительно может Бог знает чего наделать.

Другое слово, которое приводит Регенова в исступление, это:

– Терпи!

Он страшно волнуется даже при одном воспоминании об увещевателях, которые приходили увещевать его в тюрьмах.

– Ты ешь, пьешь, гуляешь, хорошо тебе говорить: «терпи».

Рассказывая мне об этих увещеваниях, Регенов разволновался и так ударил кулаком по столу, что от стола отлетел угол. Было жутко.

Регенов с 18 лет по тюрьмам. До 18 лет он под своей настоящей фамилией Толмачев служил в поварятах, а затем вдруг пришел к убеждению, что «правды нет на свете» и ушел, «как французский король», бродяжить. Регенов – его бродяжеское прозвище. Как бродяга он попал на каторгу. Он никого не убил, никого не ограбил и на вопрос:

– Вот вы любите правду, правду и скажите: этих дел за вами нет?

Отвечает не то что с негодованием, а с изумлением:

– Да разве это можно? Разве это «правда»?

Но при колоссальной физической силе, водворяя правду, он натворил Бог знает сколько буйств, нанес невероятное число оскорблений, «бунтовал» неисчислимое число раз. И сколько наказаний вынес этот строптивый, дерзкий, буйный арестант-бунтарь! Так прошло 25 лет. Бегая с каторги, с поселений, принимая за побеги плети и розги, Регенов прошел всю Сибирь и добрался до Хабаровска. В Хабаровске он сидел в кабаке, когда туда вошел квартальный. Все сняли шапки, кроме Регенова.

– Ты почему не снимаешь шапки?

– А зачем я здесь перед тобой буду снимать шапку? В кабаке все равны. Все пьяницы.

– Да ты кто такой?

– Бродяга.

– Бродяга?! И смеешь еще разговаривать? Да знаешь ли ты, что я тебе Бог и царь?!

Угораздило квартального сказать эту фразу, «ходовую» не только на Сахалине, но и во всей Сибири. Что тут только наделал Регенов, Бог его знает!

– Все бил! – кратко поясняет он, вспоминая об этом случае.

Его взяли как бродягу, осудили на полтора года на каторгу и затем на поселенье за бродяжество, с телесным наказанием за побеги, и сослали на Сахалин.

На Сахалине, с его нравом и с его силой, он был сейчас же зачислен в число опаснейших каторжников. Он беспрестанно бегал из тюрьмы, и, когда Регенов, Коробейников и Заварин – теперь они все трое в психиатрическом отделении – появлялись где-нибудь на дороге, им навстречу посылали отряд.

– Регенов, Коробейников и Заварин идут из Рыковского! – эта была страшная весть, и пока это трио не ловили, чиновники остерегались ездить из Александровска в Рыковское.

Этот сумасшедший богатырь действительно может наводить ужас. Несколько лет тому назад он зашел в здание карантина, когда там была только что пригнанная партия ссыльнокаторжных женщин, ожидавшая, пока их разберут в сожительницы поселенцы. Регенову приглянулась одна из каторжанок, да и ей, видимо, понравился силач-красавец.

Регенов решил «начать жить по правде».

– Уне есть человеку едину быти.

Выгнал всех баб из карантинного сарая, выкинул все их вещи, оставил только понравившуюся ему каторжанку и объявил:

– Кто хоть близко подойдет к карантину – убью.

Сарай окружили стражей, но идти никто не решался.

И Регенов живой бы не дался, и у нападающих были бы человеческие жертвы.

Решили взять его измором. Несколько дней длилась осада, пока каторжанка, изнемогшая от голода, сама не сбежала, воспользовавшись сном своего сумасшедшего друга.

Тогда Регенов переколотил в «карантине» все окна, переломал все скамьи и нары и ушел, разочарованный и разогорченный. О женщинах с тех пор он не желает даже слышать:

– Разве они могут по правде жить? Им бы только жрать!

В самый день моего отъезда с Сахалина ко мне, в посту Александровском, явился Регенов: