Крутоярск второй - Владимир Васильевич Ханжин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Я сбился, не то говорю. Я понимаю, тебе больно. Прости, сбился. Так вот, я прошу о немногом, очень немногом. Могли бы мы просто встречаться изредка, чтобы ты узнала меня? Просто встречаться.
…Я не тороплю тебя. Не отвечай мне сейчас. Обдумай все одна, а потом напиши. Но обещай, что напишешь!..
Пока он говорил все это, они ходили по одной стороне квартала взад и вперед, от угла к углу. На одном конце квартала стоял старый двухэтажный дом с кирпичным низом и деревянным бревенчатым верхом, на другом конце — цветочный магазин, уютное, опрятное сооружение с двумя широкими окнами по обе стороны двери.
Когда Виктор произнес свое «Но обещай, что напишешь!», — они были возле цветочного магазина.
— Скажи, ты ответишь, ты напишешь? — повторил он, останавливаясь.
Не поднимая лица, Ира сделала медленный кивок. Овинский судорожно вздохнул.
— Ну вот. Ну и все. И все. Больше мне ничего не надо. И все…
Он огляделся по сторонам, словно ища подсказки — как быть дальше, что говорить, что делать? На глаза ему попалась вывеска магазина — короткое «Цветы».
— Подожди меня! Я сейчас. Одна минута. Прошу, подожди!
Он влетел в магазин. На прилавке желто-зеленой горкой лежали мимозы. Овинский выгреб из бумажника деньги.
— Пожалуйста, на все. Не знаю, сколько тут. Только скорее!
«Подождет или не подождет? Подождет или не подождет?» — металось в его голове, пока продавщица ветку за веткой брала с прилавка цветы. Горка на прилавке заметно убавилась — букет получался огромный.
Ира стояла там же, на краю тротуара.
— Возьми, прошу!.. Ну вот, теперь все. Теперь все.
Он быстро пошел от нее.
Повалил вдруг снег, медленно, бесшумно, влажными, крупными хлопьями.
Снег падал на мимозы. Крохотные желтые головки цветов и остроконечные зеленые листочки выглядывали из белого опушения.
Прохожие, несмотря на густой снегопад, не могли не обратить внимания на огромный букет, а обратив внимание на него, невольно охватывали пристальным любопытствующим взглядом хозяйку букета. Рассеянная, погруженная в себя, она брела так же медленно и тихо, как медленно и тихо продолжал падать на землю снег.
Все было позади — встреча с Овинским, квартал между полукирпичным двухэтажным домом и цветочным магазином, лихорадочная речь мужа; позади была запоздалая вспышка изумления, когда Ира осталась одна, когда, словно очнувшись, ощутила в руке цветы, запоздалый бунт: «Как ты могла принять! Как он смел!..»
Все было позади, и все было как в полусне. Сейчас она брела потрясенная, усталая, мирно безразличная ко всему. Она продолжала удивляться себе, не понимать себя, но у нее не было ни желания, ни воли разобраться в себе. Вопросы — «Почему ты слушала его? Почему взяла цветы? Зачем обещала, что напишешь?» — продолжали вставать перед ней, но они были странно лишены силы, и она не пыталась ответить на них. Она решила, что, конечно, откажет Овинскому во встречах, и в решении этом тоже было больше усталости и безразличия, чем гнева и протеста.
Уходя в поспешности из дому, Ира забыла ключ. Она позвонила.
Увидев букет, Антонина Леонтьевна отступила, пораженная.
— Откуда?..
— Так… купила… — сказала Ира первое пришедшее ей в голову и заторопилась мимо матери по коридору. Ира не умела лгать и понимала, что ей не удастся обмануть мать. Впрочем, ее совсем не заботило, удастся или не удастся.
Раздеваясь в передней, она спросила:
— Алеша во дворе?
— Да… Я приготовила его к свиданию с н и м.
Ира скрылась в свою комнату.
Мать долго не входила к ней. Наконец в передней зашлепали ее туфли. Открыв дверь, Антонина Леонтьевна сделала шаг в комнату и остановилась.
— О н не был здесь… — сказала она срывающимся голосом.
Ира ничего не ответила на это.
— Откуда у тебя эти цветы?
Дочь снова смолчала.
— Эти цветы от него?
Было совершенно ясно, от кого цветы, и все-таки мать повторила:
— От него?
Ира кивнула.
Антонина Леонтьевна кинулась прочь из комнаты. Сначала она метнулась в кабинет мужа, оттуда, закрыв почему-то за собой дверь, назад — в переднюю. Там замерла.
Какое-то время Ира сидела без мыслей. Потом она прислушалась к передней. Но за дверью и во всем доме царила абсолютная тишина. Заволновавшись, Ира задержала дыхание, сильнее напрягла слух. По-прежнему ни звука — ни шороха, ни вздоха, ничего. Казалось, в передней никого не было. «Боже, что это? Что с ней?»
Она бросилась к двери.
Антонина Леонтьевна, уставив глаза в одну точку и сгорбившись как старуха, сидела возле вешалки.
— Уйди! — отчетливо прошептала она.
— Мама!
— Уйди!
— Хорошо, но ты выслушай, мама!..
— Не хочу. Уйди! Ты мне не дочь. Ты хочешь убить нас. Ты хочешь убить отца, ты хочешь убить отца.
Ира остановилась, пораженная. Нет, не сами эти слова матери потрясли ее. И даже не то, что она сразу вспомнила — отец дома, отец болен. Ее потрясло, что до сих пор она совсем не думала об этом. Она забыла, что отец болен. Забыла! Папе ночью было плохо, к папе вызывали неотложку, а она забыла, а она забыла!..
Ира бросилась к матери:
— Мама, прости!
Антонина Леонтьевна уткнулась головой в колени. Ира прижала ее к себе, покрыла поцелуями трясущуюся голову.
— Прости! Больше никогда! Больше никогда! Прости!
Но долго еще Ире пришлось возиться с ней. Они пробыли в передней до тех пор, пока не проснулся Федор Гаврилович.
Когда Ира вернулась в свою комнату, в мыслях ее была спокойная, холодная ясность.
Вырвав из тетради листок, она написала:
«Ни о каких встречах не может быть и речи».
Почтовый ящик был недалеко от дома.
V
Кряжев вернулся из рейса. Когда сдавал маршрутный лист, нарядчик сообщил ему:
— Овинский тебя разыскивал. Просил зайти.
Кузьма Кузьмич, не задерживаясь, пошел в партбюро.
Овинский встал ему навстречу. Поздоровались, энергично тряхнув друг другу руку. Помолчали. Овинский закурил.
— Был я сегодня у Хисуна, — начал он. — Врач говорит, выпишем недельки через две, но дома еще придется побюллетенить.
Кряжев бросил рассеянно:
— Легко отделался.
И тотчас же добавил с увлечением:
— Виктор Николаевич, знаете, что Булатник с Добрыниным затевают?
— Знаю, АРМ — автоматический регулятор мощности двигателя. Геннадий Сергеевич мне рассказывал. Свою конструкцию предлагают.
— Нужный прибор. Очень. Если получится, это будет новое слово в эксплуатации тепловозов. Мы договорились проводить испытания на моей машине.
Секретарь партбюро в раздумье потер лоб:
— Тепловозы… Эксплуатация… АРМ… Я не об этом хотел говорить с вами, Кузьма Кузьмич.
Машинист вскинул на секретаря партбюро недоумевающий взгляд.
