На берегах Невы. На берегах Сены. На берегах Леты - Ирина Владимировна Одоевцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Второе кончалось загадочной строкой: «Не поиграть ли нам в серсо?», не имевшей никакого отношения к содержанию стихотворения и даже ни с чем не рифмовавшейся. Гумилев недоумевая взглянул на Городецкого.
– Что же это значит, Сергей Митрофанович? Объясни, пожалуйста.
Но Городецкий безудержно хохотал, держась за перила, чтобы не скатиться с лестницы.
«Не поиграть ли нам в серсо?» – повторяли потом в течение многих месяцев члены Цеха в самых разнообразных случаях жизни. А альманах, для которого предполагались эти стихотворения, так и не вышел.
– А что стало с котенком? – спросила я, выслушав Гумилева. Но о дальнейшей судьбе котенка Гумилев ничего не знал.
В январе 1921 года Гумилев решил издавать журнал Цеха поэтов «Новый Гиперборей» – на гектографе. Стихи в нем появлялись в автографах с «собственноручными графиками» членов Второго цеха.
Всего было выпущено четыре тетрадки, все обозначенные «№ 1». Для радости библиофилов, по определению Гумилева: «Известно – библиофил особенно ценит первый номер журнала. Вот мы ему и потрафим». Гумилев сам шил тетрадки «Гиперборея», хотя, как он утверждал, хуже владел иглой, чем саблей.
– А все же, – самодовольно говорил он, – красиво получается!
В первом «№ 1» появились «Перстень» Гумилева, «В меланхолические вечера» Георгия Иванова и мой «Поэт»: «Белым полем шла я ночью», явно написанный о Гумилеве.
Мандельштам, увидев мой рисунок, неодобрительно покачал своей «отягченной баками головой».
– Польстили, не в меру польстили вы вашему мэтру! Какой он у вас молодой, элегантный!
– Я и не думала рисовать Гумилева, – защищалась я. – Я не умею схватывать сходства. Ведь мой поэт совсем, совсем не похож на Гумилева.
– Мы-то это знаем. А те, кто не видел, будут думать, что он такой. Грех на вашей душе.
Но тут возмутился Гумилев:
– Я вовсе не желаю быть похожим на вашего конфетного поэта. Даже отдаленно. Не желаю!
– Тогда, – советует Мандельштам, – подпиши под «Поэтом»: «Не с меня рисован. Я совсем не такой. Даже напротив. Н. Гумилев».
Во втором «№ 1» «Гиперборея» были гумилевский «Слоненок» с его рисунком, «Не о весне пою» Георгия Иванова с автопортретом в снежно-чернильном раю и моя «Птица» с изображением орла.
Этот орел всем почему-то чрезвычайно понравился, особенно Мандельштаму.
Гумилев, всегда желавший всюду и во всем быть лучше остальных, заявил, что птиц рисовать легче всего, и для третьего «№ 1» дал свою «Канцону», иллюстрировав ее петухом.
Петух получился голенастый, длинноногий и пернастый.
– Это страус, а не петух! – решил Мандельштам.
– Не страус, а петух. Самый настоящий африканский петух, – объяснил Георгий Иванов. – Ты, Осип, в Африке не бывал, так и судить об африканском петухе не можешь, и потому «Пепли плечо и молчи»!
Я в этот номер дала «Балладу о Роберте Пентегью» с девятью котами в виде иллюстрации. Георгий Иванов нарисовал закат, как персидскую шаль, к своему стихотворению «И дальний закат, как персидская шаль…».
Мандельштам – «Я слово позабыл» и обратился ко мне с просьбой немного помочь ему в его «собственноручной графике» – прибавить к ней слепую ласточку.
Я, конечно, согласилась. Он протянул мне чистый лист бумаги.
– Вот тут, в правом углу, прибавьте ласточку.
– Лучше вы все сперва нарисуйте, а потом уже я прибавлю ласточку.
– Но ведь все уже готово, только ласточки не хватает! – Мандельштам широким жестом указал на белый лист. – Вот они, горячие снега! Не хватает только детали – слепой ласточки, упавшей на них!
Я не стала спорить с ним и нарисовала ласточку. Мандельштам остался ею очень доволен.
– Только слепой не разглядит, что она слепая, действительно слепая! – Он провел под ласточкой волнообразную черту и подписался. – Жаль даже отдавать. В рамку бы вставить мой рисунок! «Музейская вещь», как говорит сынишка Анны Радловой. Прелесть! – восхищался он.
Четвертый «№ 1» собирался почему-то очень долго, и я не могу утверждать, что он «в соответствующем количестве экземпляров» вышел в свет. Я видела только оригинальный номер.
В нем Гумилев поместил свое «Слово», Мандельштам – «По каменным отрогам», Георгий Иванов – «В половине сентября», Оцуп – стихи про гвоздь, я – «Балладу об извозчике».
Рукописные оригиналы продавались дорого только уезжающим за границу. Остальным – по сходной цене или просто раздавались на добрую память добрым же знакомым.
Третий «№ 1» был отпечатан в пяти экземплярах, второй тоже в пяти, зато первый «№ 1» – ему повезло – в двадцати пяти экземплярах. Объяснялось это отсутствием бумаги и прочими «сложностями и техническими трудностями» того времени.
Весной «Новый Гиперборей» прекратил свое существование, надобность в рукописных журналах исчезла. Наступил нэп.
Вскоре вышел первый сборник Цеха поэтов в «нормально благопристойном виде».
Яков Ноевич Блох основал книгоиздательство «Петрополис», стал печатать сборники стихов в «изысканно-эстетическом оформлении».
Он отдался своему делу всей душой и с невероятным энтузиазмом привлек к участию в нем не только поэтов, но и художников.
Начались споры о том, полезно или нет слишком эстетическое оформление для стихов?
Гумилев считал, что стихи должны издаваться классически просто и строго, без всяких художественных украшений, превращающих сборник стихов в предмет искусства.
Лозинский и Георгий Иванов, напротив, стояли за «художественное оформление».
Мандельштам, смотря по настроению, склонялся то на одну, то на другую сторону.
Издатель «Петрополиса» разрывался от волнения и сомнений, страстно советовался с поэтами и с художниками, стремясь, по выражению Лозинского, создать «книгоиздательство, равного коему не было, нет и не будет на свете».
Конечно, как и всякое явление тогдашней литературной жизни, книгоиздательское волнение и сомнения Я. Н. Блоха нашли отражение в комических стихах, и Георгий Иванов написал свою «Балладу об издателе».
Неправильно названная в собрании сочинений Н.
