На берегах Невы. На берегах Сены. На берегах Леты - Ирина Владимировна Одоевцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ни Гумилев, ни Мандельштам не принимали в ее сочинении ни малейшего участия. Она явилась для Гумилева и для Мандельштама такой же неожиданностью, как и для меня. Я присутствовала при первом чтении ее весной 1921 года на квартире Гумилева и помню впечатление, произведенное ею на нас троих.
Гумилев пришел от нее в восторг, тут же записал и стал читать ее всем, с кем в те дни встречался. Отсюда, должно быть, и возникло мнение, что он ее автор.
Я. Н. Блох ошибается, считая Гумилева «основным автором» «Баллады», которую он тоже называет «поэмой». Ошибается он также, считая, что Гумилев придумал для нее и особый размер «молоссы» (?).
«Баллада об издателе» просто написана размером моих тогдашних баллад, в подражание им, с теми же, как и в моих балладах, мужскими рифмами.
Поднял Блох руку одну —переделка строки моей «Баллады об извозчике».
Мне наконец удалось восстановить в точности всю балладу, которую я и привожу:
БАЛЛАДА ОБ ИЗДАТЕЛЕ На Надеждинской жил один Издатель стихов, Назывался он Господин Блох. Всем хорош – лишь одним плох: Фронтиспис очень любил Блох. Фронтиспис его и погубил, Ох! Труден издателя путь и тернист, и кремнист, А тут еще титул, шмуцтитул, заставки и титульный лист, Книгу за книгой Блох отсылает в печать, Издал с десяток и стал безнадежно скучать. Добужинский, Чехонин не радуют взора его, На Митрохина смотрит, а сердце, как камень, мертво. И шепнул ему дьявол, когда он ложился в постель: – Яков Ноич! А есть еще Врубель, Рембрандт, Серов, Рафаэль! Всю ночь Блох Плохо спал, Всю ночь Блох Фронтисписы рвал. Утром рано звонит в телефон — На обед сзывает поэтов он. И когда пришел за поэтом поэт, И когда собрались они на обед, Поднял Блох руку одну — Нож вонзил в зад Кузмину, Дал Мандельштаму яда стакан — Выпил тот и упал на диван. Дорого продал жизнь Гумилев, Умер не пикнув Жорж Иванов. И когда всех поэтов прикончил Блох, Из груди вырвался радостный вздох: – Теперь я исполню мечту мою, Книгоиздательство я открою в раю. Там Врубель, Рембрандт, Рафаэль, Веласкес и Бердслей, Никто не посмеет соперничать с фирмой моей!..Кстати, прибавлю еще специально для литературоведов.
В комментариях к экспромту № 393, написанному весной 1921 года, сказано, что составителям его не удалось узнать, кто был автор поэмы об «Умеревшем офицере».
Автором ее был Оцуп, тогда же уничтоживший свою поэму, кончавшуюся строками:
И лежит раскинув руки Умеревший офицер.Приведу и маленькую справку pro domo sua (в свою защиту). В примечаниях № 398 к письму Гумилева сказано: «и… Стих 18 „(Над Волховом встает луна)“, очевидно, взято из „Поэмы о Луне“ самой Одоевцевой».
Нет. Совсем не очевидно. И даже напротив. Оно никак не могло ни по ритму, ни по содержанию быть взято из «Поэмы о Луне», напечатанной во 2-м номере журнала «Дом Искусства», а также в моем сборнике стихов «Двор Чудес».
«Над Волховом встает луна» – просто строчка из моего четырехстопного письма, на которое письмо Гумилева явилось ответом.
Добавлю, что строка «Слегка стареющий поэт» взята Гумилевым из его стихотворения памяти Анненского: «Слегка седеющий поэт».
В начале моего «ученичества» Гумилев подарил мне маленький in octavo, очень толстый альбом из пергамента, купленный им, по его словам, еще когда-то в Венеции.
– Я буду в него записывать стихи, посвященные вам, – сказал он, подавая его мне. – Он пергаментный, вечный. Он перейдет к вашим внукам и прапраправнукам. Берегите его.
На первой странице сверху стояло: «Н. Гумилев», а посередине: «Стихи, написанные Ирине Одоевцевой», внизу был нарисован чернилами один из всегдашних его пейзажей – пальма, необычайно высокая и разлапистая, крошечные негры, два громадных льва, один стоит, другой лежит, и на длинноногом, двугорбом верблюде «я сам с ружьем в руках». Под этим рисунком, изображающим охоту на львов, подпись:
N. G. fecit 1919.
Страницы альбома были очень малы, но Гумилев умудрялся помещать на одну страницу три строфы своим мелким, некрасивым, «неинтеллигентным», как он сам его называл, почерком.
