На берегах Невы. На берегах Сены. На берегах Леты - Ирина Владимировна Одоевцева

даже когда они мне совсем не нравились, как, например, «Перстень» – не позволяла себе «критиковать» его стихи.

Было и еще одно существенное «разночтение» – во втором стихотворении триптиха «Душа и тело» – вместо:

                            И женщину люблю… Когда глаза                             Ее потупленные я целую,                             Я пьян, будто близится гроза                             Иль будто пью я воду ключевую.

В моем альбоме стояло:

                            И девушку люблю, что у судьбы                             Я отвоюю с яростью во взгляде,                             Ее прикосновенья жгут, как бы                             В ней соки бродят, будто в винограде.

Гумилев любил читать свои старые стихи, и напечатанные, и те, которые он считал недостойными появиться в его книгах. Все их помнил наизусть.

Так он не раз читал мне стихи, опубликованные уже в Париже после его смерти под названием «К синей звезде», которое им дал Мочульский.

Из них – неизвестно почему – Гумилев включил в «Костер» далеко не лучшие, «Розу» или «Телефон».

Гумилев читал мне наизусть и надписи, сделанные им когда-то на книгах. Привожу из них две.

Первая на «Чужом небе» барышне, в которую он был влюблен во время войны – не называю ее имени, – написавшей строчку с двумя спондеями:

                                Спондеическая поэтесса,                                 Связной надписи не требуй                                 К этому «Чужому небу»,                                 Где лишь ты одна принцесса.

И вторая на «Шатре», – сделанная приблизительно в то же время его будущей жене Ане Энгельгардт:

                       Об Анне, пленительной, сладостной Анне                        Я долгие ночи мечтаю без сна.                        Прелестных прелестней, желанных желанней                        Она!..

Мне она очень не понравилась, особенно усеченная последняя строка. Я немного поморщилась, хотя «критиковать» не стала.

Он все же накинулся на меня:

– А вы думаете, что так легко «мадригалить»? Но, слава богу, не все так требовательны, как вы, и приходят в восторг от всякого посвящения. Ведь я – в этом они твердо уверены – дарю им бессмертие, посвящая им стихи.

– Даже если эти стихи вами посвящены целой дюжине? Всем им дарите бессмертие? – спрашиваю я. – Оптом и в розницу?

Гумилев уже смеется.

– Каждая считает, что ей, и только ей одной. И счастлива этим.

Отправляясь на свидание, Гумилев всегда брал с собой заготовленный «мадригал». Но иногда, занятый спешной работой, он не успевал его сочинить.

Однажды, когда мы с Георгием Ивановым сидели в саду Дома литераторов, Гумилев подошел к нам с озабоченным видом и, наскоро поздоровавшись, спросил, не найдется ли у меня или у Георгия Иванова какого-нибудь подходящего к случаю стихотворения. У меня, конечно, ничего подходящего не оказалось, но Георгий Иванов вспомнил какую-то свою строфу о Психее, глядящейся в зеркало.

Гумилев, нахмурившись, выслушал ее и одобрительно кивнул.

– Ничего, сойдет. Скажу ей, что она похожа на Психею. – И тут же записал эту строфу под диктовку Георгия Иванова, поставив под ней свою подпись и дату – июль 1921 года, а над ней – посвящение.

Эта «Психея» вернулась к Георгию Иванову, когда он собирал стихи Гумилева для посмертного сборника, но он, к негодованию приславшей ее, не счел возможным включить свою строфу в сборник Гумилева.

Так как часто одно и то же стихотворение приносилось или присылалось с различными посвящениями, Георгий Иванов решил печатать такие стихи без посвящений, что вызывало ряд обид и возмущений.

Кстати, забавное недоразумение: Георгий Иванов дал и сам стихотворение Гумилева, но зачеркнул посвящение себе.

В типографии же сочли, что он подчеркнул посвящение, а не вычеркнул, и в сборнике оно появилось сделанным необычайно крупным шрифтом, к комическому отчаянию Георгия Иванова.

Говоря о неизвестных стихах Гумилева, я вспомнила, что мне известны два стихотворения Мандельштама, не попавшие в его собрание сочинений.

Они были написаны еще во времена Первой мировой войны.

Первое было напечатано в газете «Копейка», кажется в 1916 году.

Вот оно:

                          Германская каска. Священный трофей                           Лежит на камине в гостиной твоей.                           Дотронься, она, как пушинка, легка.                           Пронизана воздухом сталь шишака.                           Нам только взглянуть на блестящую медь,                           А им, им, героям, в бою умереть.

В те дни и в газетах, и в журналах охотно печатали военные стихи, и это приносило поэтам немалый доход. Мандельштам тоже решил, скрепя сердце, писать для денег.

Но дальше этой неудачной попытки, как он сам со смехом рассказывал мне, он не пошел:

– Напечатать напечатали и заплатили шесть рублей. Но редактору стихотворение совсем не понравилось – двусмысленное. Непонятно, кто «герои» – немцы или русские? Надо было определенно, ура-патриотично. А я не умел! Так и пришлось бросить…

Мандельштам в дореволюционные годы во время писания стихов сам варил себе крепчайший кофе и пил его в неограниченном количестве. Теперь же, когда кофе и в помине не было, он часто повторял с трагикомическими вздохами сочиненную им когда-то строфу: