Рассказы и крохотки - Александр Солженицын

– Как мы из того Дитрихсдорфа ноги вытянули? Бог помог.

Овсянников – теперь уже с усмешкой:

– А от Адлига, через овраг, по снегу – бегом, кувырком…

Смотрим: слева, в объезд Выселок, по бездороги, – сюда два наших джипа переваливаются.

Забезпокоились, куда мы делись.

Оба администратора – в белых рубашках и при галстуках. Местный – куда попроще, и куртка на нём поверх костюма дождевая. На районном – галстук голубой, хороший серый костюм в редкую полоску – и ничего сверху. Лицо же – широкое, сильно скуластое, с хмурким выражением. Волосы – смоляно-чёрные, жёсткие, густы-перегусты, и с чёрным же блеском на солнце.

Говорим: – Забросили их тут.

Районный: – А что от нас зависит? Пенсии платим. Электричество им подаём. У кого и телевизоры.

А местный – это то, что прежде был «сельсовет», – видно, из здешних поднялся, до сих пор в нём деревенское есть. Долговатый лицом, длинноухий, волосы светлые, а брови рыжие. Добавляет:

– Есть и коровы у кого. И курочки. И огород у каждой. По силам.

Садимся в джипы и – администраторы впереди – едем по грудкой дороге через саму деревню, по нашему склону вниз.

Но что это? Четыре бабы тут как тут, пришли и стали поперёк дороги заплотом. И деда – с собой привели, для подпоры, – щуплого, в кепочке.

И с разных сторон – ещё три старухи с палочками доковыливают. Одна – сильно на ногу улегает.

И – ни души помоложе.

Значит, про начальство прознали. И стягиваются.

Ехать – нет пути. Остановились.

Чуть повыше андреяшинского места, шагов на двадцать.

Местный вылез:

– Что? Давно больших начальников не видели?

Перегородили – не проедешь. Уже шесть старух кряду. Не пропустим.

Вылезает и районный. И мы с Витей.

Платки у баб – серые, бурые, один светло-капустный. У какой – к самым глазам надвинут, у какой – лоб открыт, и тогда видно всё шевеленье морщинной кожи. На плечо позади остальных – дородная, крупная баба в красно-буром платке, стойко стала, недвижно.

А дед – позади всех.

И – взялись старухи наперебив:

– Что ж без хлебушка мы?

– Надо ж хлебушка привозить!

– Живём одна-проединая кажная…

– Этак ненáдалеко нас хватит…

Сельсоветский смущён, да при районном же всё:

– Так. Сперва Андоскин вам возил, от лавки.

В серо-сиреневом платке, безрукавке-душегрейке, из-под неё – кофта голубая яркая:

– Так платили ему мало. Как хлеб подорожал, он – за эту цену возить не буду. Целый день у вас стоять, мол, охотности нет. И бросил.

Сельсоветский: – Правильно.

Голубая кофта: – Нет, неправильно!

Мотнул головой парень:

– Я говорю, что – так было, да. А теперь, на отрезок времени, должен вам хлеб возить – Николай. За молоком практически приезжает – и хлеб привозить.

– Так он тоже завсяко-просто не возит. Сперва молоко сдай – а на той раз хлеб привезу.

В тёмно-сером – наша прежняя, знакомая. Напряглась доглядеть, доуслышать: чего же скажут? выйдет ли решенье какое?

В светло-буром:

– А кто молоко не сдаёт, тому как? Просишь: Коля, привези буханочку! А он: у меня зарплата – одна. У меня уже набрáто, кому привезти.

В серо-клетчатом, с живостью:

– Мы, выселковские, вдокон пришли. Житьеца не стало, йисть нечего.

В капустном, маленькая:

– Конечно, к нам езду нету…

Сельсоветскому – край оправдываться, скорей:

– А я у него всегда интересуюсь: Николай, ты возишь? Говорит – вожу.

Голубая кофта и подхватилась, залоскотала:

– А вы – у нас поинтересовались? Когда-нибудь приехали сюда? Вы, председатель сельсовета, – хоть бы распронаединственный раз… С давних давён никого не было.

И поварчивают другие:

– Повередилось не до возможности…

– О нас и вспомятухи нет…

А бритый дед во втором ряду стоит молча, малосмысленно. То жевал, а то – раздвинул губы, и так со ртом открытым.

Овсянников голову свою лысеющую опустил. Болит его деревенская душа.

– Минуточку, – спешит сельсовет, – а почему вы прямо сразу не сказали, как он возить не стал?

В капустном: – Не посумеем мы сказать.

Искитея: – Опасаемся.

Тут – вступил районный, сильным голосом:

– А я вам говорю: надо говорить. Вот боимся мы сказать Николаю, вот боимся Михал Михалычу, боимся сказать мне, а чего бояться?

Голубая кофта: – Да я б не побоялась, приехала. Да уж я – никуды, ехать. И дед мой тем боле никуды.

А в красно-буром как оперлась на палку левым локтем, согнула, к плечу кулак приложила, глаза совсем закрытые: «Не видать бы мне вас никого…»

– А я к вам вот разве не приехал? Я спрашивал Михал Михалыча: хлеб возят? Возят, каждый день. Почему же вы не говорили?

В серо-клетчатом, рукой рубя:

– Вот теперь молчанку нашу взорвало!

– Уж как измогаем, сами не знаем.

У нашей той, в тёмно-сером платке, руки причернённые, в кожу въелось навек, и чёрные ободки вкруг ногтей, – руки сплелись на верху палки, так и стоит. Морщины, морщины – десятками, откуда стольким место на лице? Теперь – потухла, уставилась куда-то мимо, так и застыла.

Районный уже решил:

– Давайте договоримся так. Теперь целую неделю к вам будет ездить Михал Михалыч…

– Да кажедён – по что? Хоть через день ба…

– Да хлебушка хоть раз бы в три дни…

– Я не говорю, чтоб каждый день возил хлеб. Но в течение недели, вот до праздника Победы, 50 лет, каждый день будет приезжать и проверять, как вы обезпечены.

(Только успевай записывать…)

– …Мы его избрали здесь, голосовали за него в сельскую администрацию, так пусть он выполняет свой долг как глава местного самоуправления. Пусть хотя бы хлебом обезпечивает. Мы не говорим, чтоб он домá строил, дома – конечно уже нельзя сделать по нашей жизни.

– Дома-а-а… Где-е-е…

– …А вода – у вас есть. Да вот – хлеб. Чтоб самое необходимое. Он обязан это сделать.

Стоном:

– Да хлебушек бы был – мы бы жили, не крякнули…

– Вся надея и осталась…

– А ржаной хлеб – он убористый…

Оправился и сельсоветский:

– Давайте договоримся так. Не только у вас будет хлеб, но каждую неделю автолавка будет приезжать.

Поразились бабы:

– Ещё и автолавка на неделе? Ну-у-у!..

Тут в серо-клетчатом не зевает:

– А вот и такая есть надоба. Давняя. Пока фронт воевал – мы тут, иные, и на фронт поработать успели…

Искитея: – От августа сорок третьего, как фронт прошёл…

А серо-клетчатая – как помоложе других: веки не набрякшие, глаза открытые, серые, живые. Сыпет бойко, да только зуб в нижнем ряду мелькает единственный:

– Я, например, чуть не три года отработала на военном заводе. Город Муром, Владимирской области. Мы, значит, на кого работали? И праздников не знали, без выходных, без отпусков. Нам тогда что говорили? Ваш труд – будет наша победа, быстрей покончится война и упокоится страна. А почему ж вы нас забыли, которые трудились, а? Теперь даже пенсии меньше какой другой старухи получаем…

Районный пригладил чуб свой смоляной:

– Да, впервые в этом году вспомнили тех, которые работали в тылу. Вот я почти каждый день теперь вручаю юбилейные медали своим матерям. Они – до слёз… Каждый день получают юбилейную медаль и плачут. Говорят, наконец-то нас вспомнили, потому что весь фронт вынесли на своих плечах. Вручную пахали, сеяли, последние носки отдавали солдатам. А если вы действительно трудились – согласно Указа вам нужно или документы найти, что вы трудились, или надо хотя бы двух свидетелей…

– Да вот нас тут двое и есть. Мы друг другу свидетели.

– Ещё третью нужно.

– В Подмаслове есть.

– Если вы до 45-го года работали в тылу больше шести месяцев и найдёте документ или свидетельские показания – мы вам обязательно вручим медаль. И согласно медали получите льготы, которые положены.

А сельсоветский-то, оказывается, законы лучше знает. И – к районному, остережённо:

– К сожалению, я вас перебью. Значит, если только будет какая поправка, – а то сейчас в Указе свидетельские показания не берутся во внимание. И если в трудовой книжке нет отметки, то юбилейной медали не дают. Вот о чём мы подымали всегда…

Районный хмурится, слегка смущён:

– По-моему, поправки должны быть.

Серо-клетчатая – с новым напором:

– Как так?? Мы – военкоматом были мобилизованы и как военные девушки считались. Которы наши девушки уходили с работы – тех военный трибунал судил. Понимаете, какие мы были?

Искитея только кивает, кивает: – Да, да.

Сельсоветский: – Тогда надо делать запрос через военкомат.

Районный: – Да. Составим списки, официально сделаем запрос, пусть поднимают документы сорок третьего года. Такие вопросы очень многие возникают.

Вижу – Овсянникова аж перекосило: слушал-слушал, совсем голову повесил и одной кистью держится за неё безнадёжно.

А в капустном, маленькая, выступила, пока ей перебоя нет:

– А у меня вот есть медаль за военные годы. Конечно, у меня её нет, но документ на неё есть, справный. И – льготы у меня какие, за свет половину плачу. Конечно, неведь какие ещё мне могут быть положены. Поехала в правление, отвечают: колхоз у нас бедный, нету вам. И даже зярно моё осталось неполучённое, председатель машины зярна не пригнал для пенсионеров.