Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

24_____

Встали поздно, денег нет. После чая почти тотчас завтракали. В редакции никого не было; прошел за папиросами, к Филиппову{570}, где и нашел Павлика сидящим. Романа не пишу. В редакции был Мих<аил> Федор<ович>, сидели, болтали, смотрели иностранные журналы, посылаемые в обмен. Андр<ей> Белый ругает меня и Городецкого насчет Вилькиной. Решил вечером играть свои вещи. Обедали у Тестова{571}, страшно хочется ко всенощной. Москва меня очаровывает. Проехались на резвом до клуба{572}. Там была масса народа. Кузнецов говорил, что я необыкновенно красив, хотя он представлял себе меня блондином. Познакомился с кучей людей. Играл «Куранты» и несколько «Александр<ийских> п<есен>» и «Детские». Мнения так резко разделились, что чуть не дошло до рукопашной; ругались Бог знает как. Мои главные защитники была безусая молодежь: Кузнецов, Ларионов, Ликиардопуло, Феофилак<тов>, Бромирский и потом Брюсов и Балтрушайтис; противники — сафоновцы{573}: Корещенко, Померанцев, Мостридиев, поэт Эллис и др. Переплетчиков, Гиршман и еще кто-то меня защищали. Говорят, никогда такой битвы не было. Я стоял в другой пустой зале с приверженными дамами: женой и сестрой Брюсова, Коровайковой и еще кем-то, а оттуда то один, то другой прилетали молодые люди с докладами. Ларионов чуть не побил кого-то; «идиоты, бездарности, ослы, мерзавцы» прямо в глаза были еще наиболее мягкими словами. Нужно сказать, что противники выражались скромнее. «Художники и „скорпионовцы" расходились», — говорили в публике. «Вон бы всю шваль, что сюда набралась», — кричал на всю залу Ликиардопуло. Наконец, перед ужином Брюсов, Коров<айкова>, Ликиардопуло, Феофил<актов>, Кузнецов, Ларионов, Бромирский и еще какие-то три совсем молодых человека, окружив и сопутствуя меня, ушли достаточно демонстративно. Меня обрадовало, что я принят молодыми. Шли вчетвером, Феоф<илактов>, Кузнецов, Ларион<ов> и я. Я и Никол<ай> Петр<ович> зашли ужинать в «Альпийскую розу»{574}. Там были всё немцы, играл оркестр, не очень уютно. Москва меня очаровывает. С Рябушинским говорил очень мило, почти любовно. Оказывается, в Москве тоже говорят обо мне. Конечно, меньше, чем в Петербурге; находят, что я более москвич по типу, может ли быть большая похвала в устах москвичей. В Москве отлично соединяется современнейший американизм, шик, размах и что-то ужасно тепло-русское, задушевное, вдруг неожиданное, и город, бесподобный по красоте.

25_____

С утра мне хотелось в церковь; послал телеграмму зятю. Пошли блуждать по улицам; тепло, почти тает, мальчики пускали голубей из корзинок. Прошли в храм Спасителя, оттуда в Успенский собор, где шла вечерня. Как я давно не был в церкви! Москва, и современная, и прошлая, даст столько ресурсов. Пили чай у Дени{575}, обедали дома; там обедал Рябушинский с испанкой{576}, он, кажется, живет в «Метрополе». Поехал на резвом в «Руно»; кроме 2-х приказчиков были «скорпионы» (Поляков, Брюсов, Ликиардопуло, Кузнецов, Фео<филактов>, Балтрушайтис, Милиоти и Столица, Корещенко, Струве, Сац). Были фрукты, вино, конфеты. Рябуш<инский> был очень мил, предложил мне денег. В «Руси» ругательный фельетон за меня про «Весы», Амфитеатрова{577}. Все-таки это честь! там и про московских художников, и про предисловие Брюсова etc. Я играл, читал; читал Брюсов, Столица, в конце Брюсов предложил всем приветствовать меня в стихах и сам сказал очаровательную вещь в стиле «Алекс<андрийских> песень», Курсинский что-то кислое, Ник<олай> Павл<ович> глуповато-любезное. Брюсов и др. говорят, что не знают, что делать с Верховским, ни «Весы», ни «Руно» больше его вещей не хотят, но как техником, как переводчиком, как эссеистом, как человеком очень дорожат. А поэтом он никогда не будет. «Ал<ександрийские> песни» желали бы издать полностью текст, чтобы не дробить и <не> путать по «Орам». Завтра поговорим. Возвращался с Феофилактовым.

26_____

Пишу уже в Петербурге. Болела нога. Был у Рябушинского, тот был очень любезен, предлагал билет на «Бранда»{578}. В «Руне» будет ругательная статья Розанова обо мне и Валерии Яковлевиче{579}. Рябуш<инский> и особенно Курсинский говорят, что после этой статьи им неудобно помещать мою «Прерван<ную> повесть». Рябушинский все старался смягчить и замазать и спорил с Курсинским, а тот безбожно, забито и уязвленно нес свое. Рябушинский хотел бы издать мою книгу, хоть бы «Занятную книгу любовных и трагич<еских> приключений»{580}, дал мне свою исповедь, звал приезжать в Москву. Дома узнал, что деньги пришлют завтра. В «Весах» толковали о «Курантах» благоприятно, вся остановка теперь за художниками. С<ергей> Александрович> предлагает, по мере изготовления хотя бы одного рисунка, помещать в «Весах». Дома обедали, опять был Рябушинский с испанкой. После обеда поехали прокатиться. Я звал посмотреть Сандуновские бани, но Павлик отговорил. Вернувшись довольно рано и поиграв в карты, легли спать.

27_____

Ясный мягкий день, будто предчувствие весны; повеяло старым мирным настроением, захотелось воды, травы, Пасхи, просыхающей земли. Вспоминались мама, Казаковы. Разве я не наполнял тогда всю жизнь поэзией, как теперь любовью? Выехали вкоротке; было и печально покидать Москву, и приятно возвращаться к покинутым друзьям.

28_____

Рано утром приехал, будто прежде, будто из Хилина. Зять уже не спал. Сережа рано встал, говорил мне смутные и неутешительные речи, будто меня меньше любят и относятся с неодобрением многие и по разным причинам: и за «Крылья», и за «Прерванную повесть», и за Москву. Поехал к Renouveau, там было неплохо. Сплетня: здесь видели Глебову — я поехал в Москву. «Тентажиль» объявлен в газетах, вероятно, Ник<олай> Ник<олаевич> работает теперь, т. к. его не было уже дома. Заехал к Сомову, про болезнь которого узнал от Людмилы по телефону. Он был в халате, с племянником, был, кажется, рад. Болтали о выставке «Голубой розы»{581} и т. п. У нас был Леман. После обеда говорил по телефону с <дворником?> Сапунова, которого не было дома. Просил заехать к Сологубу. Зашел к Ивановым. Был там Гофман и Чулков. Были довольно кислы, даже Волошин присмирел. Играл дамам. Лидия Дм<итриевна> утешала меня от Сережиных слов. Волошин пишет ответную статью в «Русь»{582}. Ехали втроем с Чулковым. У Сологуба было много народу, мал<ленькие> актрисы, мол<одые> студенты, Ремизовы, Вилькина, Бердяевы. Драма Чулкова мне не понравилась{583}. Флиртовал с Бердяевой и Сераф<имой> Павл<овной>. Маковский меня зовет в субботу, там будет и Трубников, тогда же звали и актрисы к Ивановой. Не знаю, поправлю ли я свои дела. Городецкий хочет писать мой портрет, а Ремизова заниматься со мной музыкой.