Пушкинская кухня - Александр Логачев

Незнакомец выпрямился, подобрав с пола бесхозные пистолеты…

– Спасены! – Принялись обниматься писатели. – Вот он – настоящий Пушкин. Вот он где, оказывается, был.

На груди затянутого с ног до головы во все черного незнакомца красовался Пушкинский знак: вышитая золотом буква «П» в золотом же ромбе из гусиных перьев. Как тут не узнаешь! Даже пусть лицо скрывает маска.

Раскинув объятия, писатели бросились к Пушкину. Но выстрелы, выбившие щепу из пола, пригвоздили их к месту.

– Деньги давай! Давай деньги сюда! – сквозь пороховой дым прокричал Пушкин № 2.

Из писательской гущи выдвинулся Демьян Бедный. На цыпочках подошел к Пушкину и, заискивающе подхихикивая, протянул полный добра котелок.

Вцепился Пушкин в котелок, стал жадно перебирать поживу. Даже под маской было заметно, что он хищно улыбается.

Однако недолго Пушкин ликовал. Потому что Демьян Бедный вдруг крутанулся на месте, будто собрался балеты плясать, и ударом ноги отправил Пушкина на пол. И уложил классика с одного удара.

Писатели застыли пораженные. Уж от кого-кого, но только от Демьянки Бедного можно было ждать подобной удали. И почему-то сразу всем стало ясно – вот это и есть Самый Настоящий Пушкин.

– Давно я выслеживал этих лже-Пушкиных, – сказал Настоящий Пушкин, стягивая похожий на паклю парик, под которым обнаружились знакомые черные кудри. – Год на них потратил. Выстроил интригу, сюжетные повороты, композицию. Продумал финал. Заманил в Дом Писателей. И накрыл разом обоих в лучших традициях Холмса и Сименона.

Пушкин с чмоканьем отсоединил кривоватый синюшный нос. Выбросив его, присел на стул у барной стойки. Вытащил вставную челюсть с искусной имитацией гнилых зубов, положил на столешницу.

– Устал я. Да и проголодался очень. Дайте и впрямь мне что-нибудь перекусить, братцы. Да не эту мерзость, – Пушкин отодвинул тут же протянутые ему гамбургеры и чипсы, – а что-нибудь настоящее, русское, Авдеевское. Больше всего в своих скитаниях я скучал по настоящей русской кухне, по блинам от Авдеевой, Екатерины Алексеевны. От всех этих переживаний я ведь даже рецепт, и тот позабыл…

А вот он, рецепт-то. Мы-то не пушкины, мы не позабыли, даже целых два помним:

Взять 1,2 кг пшеничной муки, 12 яичных желтков и 300 г чухонского масла, положить в кастрюлю и, тщательно размешав веселкою, развести кислым молоком до надлежащей пропорции, всыпать муку и замесить не густое тесто, потом сбить 12 белков, положить в тесто и, смешав всю массу веселкою, печь блины как можно тоньше.

Испечь обыкновенные блины, сложить их в кастрюлю, намазанную маслом, перекладывая следующим фаршем: 1/2 легких и полкило печени телячьей сварить с кореньями и солью, вынуть; очень мелко изрубить; распустить 2 ложки масла, поджарить в нем мелко изрубленную луковицу, положить туда же печенку с легкими, поджарить, мешая прибавить соли, английского и простого перцу, 4–5 крутых мелко изрубленных яиц, размешать и остудить. Вставить в печь на час, а подавая, выложить на блюдо и облить красным соусом.

23. Пушкин и Полесье

Царь принял Пушкина в оранжерее.

– Дело к тебе важное, Сергеич, – сказал царь, пшикая водой на помидорные кусты. – Архисурьезное, говорю, дело. По пустякам бы тебя не беспокоил. Хочешь помидорину? Ну как знаешь. Значит, слушай внимательно. Царь белорусский объявил большой турнир. Под названием «Битва Культур». Культурами, значит, побиться хочет. С другими мировыми народами. От нас ты поедешь, больше некому.

– Может, Кюхельбекера пошлем? – робко предложил Пушкин. – Кюхлю, как я его называю…

Царь отложил пшикалку, вытер ладони о тельняшку, подошел к Пушкину вплотную. Поправил цилиндр на Пушкинской голове.

– Вот гляжу я на тебя, Сергеич, и удивляюсь. Вроде бы взрослый человек, а такое иной раз скажешь… Кюклюбекера твоего только мы с тобой и можем выговорить. Эх, добрый я у вас. Мягкотелый добряк, можно сказать. Распустил вас, ох распустил. Вот у белорусского царя так не забалуешь. Не поперечишь ему… Может, грушку хочешь? А зря… Короче, собирайся. Бери Баратынского, бери с питанием рюкзак и вперед! Как у всех выиграть, сам придумаешь, недаром голова у тебя вон какая кучерявая. И смотри у меня… – Царь сдвинул брови, влил в голос металл, погрозил пальцем: – Проиграешь – голову сыму. Вместе с цилиндром.

Царь подержал тревожную паузу, потом расхохотался:

– Да шучу я, шучу… – Перегибаясь от смеха и утирая слезы рукавом, замахал рукой: – Иди уж, иди, Пушкин-друг!

Из дворца Пушкин прямиком направился к Авдеевой, Екатерине Алексеевне. А та как раз гуся в печь заталкивала. Чтобы с яблоками его приготовить. Поделился Пушкин с нею бедой своей, все как есть рассказал, а в конце спросил:

– Что делать-то, Алексеевна?

– Не боись, касатик, всех победим, всех одолеем, все тебе сейчас обскажу…

…В предвкушении финальной схватки шумел битком набитый стадион.

Почти вся программа состязаний осталось позади. Отгремели соревнования по культуре стрельбы по-македонски, схватки по культуре игры в домино, где даже и близко не было Пушкину равных, состязания по культуре вождения двуколок. Ох, и на какие только подлости не шли европейские мастера культуры во время гонок на двуколках – только бы не дать Пушкину себя обойти. Однако лишь сами повылетали на крутых поворотах. А Пушкин – удержался.

Многие видные бойцы сошли с дистанции. Омар Хайям выбыл в культурной битве на поясах. Рабиндранат Тагор уступил в культуре перетягивания каната. Хемингуэй неожиданно для всех проиграл схватку по культуре пития, слишком высоким для него оказался градус борьбы.

Словом, много всего было. И только двое дошли до финала. Пушкин и классик белорусской литературы Ян Барщевский. Последнему было, конечно, легче – публика за него, судьи благоволят, царь белорусский на многое глаза закрывает.

Осталась последняя битва. Битва на ринге поварской культуры. И судьей в ней будет сам белорусский царь.

Первым выпало ходить Барщевскому. Он направился в направлении белорусского царя, неся на вытянутых руках тарелку с драниками. Царь, заранее сделав довольное лицо, подцепил золотой вилкой драник, поднес ко рту, откусил, пожевал…

Неимоверным напряжением мускулов удерживая лицо от перекашивания, царь проглотил драник, выдохнул и произнес:

– Очень хорошо. Просто великолепно. Мы довольны. Оценка пять и девять.

Белорусский классик Борщевский скрестил руки на груди и бросил на Пушкина презрительный взгляд. Вроде бы даже собрался сплюнуть и лишь в последний момент удержался.

Пришла очередь Пушкина. Он поднес царю свою тарелку. Со своим блюдом. Им лично приготовленным. Собственными Пушкинскими руками.

– Что это? – спросил царь, ковыряя золотой вилкой зеленоватую массу.

– Капуста по-литовски, ваше сиятельство, – сказал Пушкин. – Блюдо такое. Из дружественной нам литовской кухни. Литовцы, они же тоже славяне, западные только. Да, малость испорченные чужой кухней. Но ведь все еще можно исправить, вспомнив традиции и принципы. И вот этой своей капустой я хочу утвердить единство и неразрывную общность славянских культур. Этой капустой я хочу подчеркнуть, что все еще у нас впереди и еще ничего не потеряно. Этой капустой я хочу внести свой вклад в развитие дружбы братских славянских народов. Этой капустой я хочу, наконец, восславить панславянство и, в конечном счете, сплотить всю Европу!

– Вот оно даже как… – проговорил царь, после чего подцепил на вилку кусок зеленой Пушкинской стряпни и осторожно надкусил. А до того как откусить он уже заранее сморщился – наверное, чтобы дать понять Пушкину, что нет у того шансов супротив классика белорусской литературы.

Потом царь принялся жевать – медленно, закатив глаза к небу. И лицо его постепенно прояснялось, глаза добрели, морщины разглаживались, усы… с усами тоже происходило что-то хорошее. Потом царь потянулся еще за одним кусочком, потом еще за одним… так и смолотил всю тарелку. Сытно откинулся на спинку трона, поглаживая себя по животу.

– По-литовски, говоришь… – почмокал жирными губами правитель белорусский. – А рецепт откуда знаешь? Да смотри правду говори, царю белорусскому врать не смей!

– Авдеева обучила, Екатерина Алексеевна. Знаешь такую, ваше благородие?

– А кто же ее не знает! От океана до океана известна та Авдеева. Королева кулинарии, царица кулинарных книг, все дела. Сразу бы и сказал, кто у тебя тренером. Мы бы сразу и сдались, чего время зря терять. – Царь с заметным трудом поднялся и объявил громогласно: – Оценка шесть и ноль. Пушкин – чемпион! Памятник ему поставим в награду. На главной нашей площади, на площади Чудес.

Стадион взорвался криками. Пока все ликовали, обнимались и палили в воздух из чего придется, царь белорусский наклонился к Пушкину:

– А ты, мил человек, ну-ка на листочке запиши мне рецепт капусты той.