Пригоршня скорпионов - Марек Краевский

Барон, давний и преданный почитатель Гомера, обожал ретардации.[15] На сей раз ретардация оказалась, собственно говоря, вступлением.

— Я задам тебе короткий и содержательный вопрос: хочешь ли ты, чтобы Краус познакомился с хранящимися у меня документами, которые неопровержимо доказывают, что глава криминального отдела был масоном? Отвечай «да» или «нет». Для тебя ведь не секрет, что назначенный всего несколько дней назад шеф гестапо лихорадочно ищет, как бы выслужиться, чтобы доказать своему начальству в Берлине: они сделали правильный выбор. Так что сейчас в гестапо мы имеем человека, который является большим гитлеровцем, чем сам Гитлер. Хочешь ли ты, чтобы бреславльский Гитлер узнал всю правду о твоей карьере?

Мок вдруг почувствовал себя страшно неуютно. У отменной сигары неожиданно появился кислый привкус. Он заранее знал кое-что о планировавшейся расправе над Ремом и его силезскими сторонниками, но с каким-то злобным удовольствием запретил своим людям любым образом вмешиваться в бойню. «Пусть эти свиньи перережут друг друга», — сказал он единственному человеку в полиции, которому доверял. Более того, он с радостью предоставил СС несколько компрометирующих фотографий. Падение Пёнтека, Хайнеса и Брюкнера он собирался отпраздновать шампанским. Но в тот момент, когда он в полном одиночестве поднимал первый тост, рука его замерла. Он осознал, что бандиты провели чистку в своих рядах, но правят по-прежнему они. И на место ликвидированных плохих могут прийти еще худшие. Предвидел он совершенно правильно. Эрих Краус был наихудшим из всех известных ему гитлеровцев.

— Не отвечай, ты, жалкий сапожник из Вальденбурга, мелкий карьерист, посредственность! Даже в твоих толкованиях Горация было изящество сапожной дратвы. Ne ultra crepidam.[16] Ты не послушался этого предостережения и скулил у наших дверей. Все ради карьеры. Ты вышел из ложи. Втайне прислуживал гестапо. Не спрашивай, откуда я это знаю… Само собой, делал ты это тоже ради карьеры. Но больше всего способствовала твоей карьере моя дочурка. Та самая — помнишь? — которая, прихрамывая, бежала тебе навстречу. Помнишь, как она тебя любила? Как, приветствуя тебя, кричала «дорогой герр Эби»?..

Мок вскочил со стула:

— В чем дело? Я ведь отдал тебе убийцу. Так что говори, как обещал, кратко и содержательно, и оставь эти цицероновские фиоритуры.

Фон дер Мальтен ничего на это не ответил, он подошел к бюро и вынул из ящика жестяную коробку от шоколада Винера. Открыл ее и сунул Моку под нос. К красному бархату был приколот скорпион. Рядом лежала голубоватая карточка, а на ней была выписана знакомая Моку коптская фраза о смерти. А ниже по-немецки было приписано: «Твоя боль еще слишком ничтожна».

— Я нашел это у себя в кабинете.

Мок бросил взгляд на геоцентрическую модель Вселенной и уже гораздо спокойнее промолвил:

— В мире полно психопатов. И у нас в городе тоже. Наверно, и среди твоей прислуги они тоже есть. Иначе кто мог бы проникнуть в столь тщательно охраняемую резиденцию?

Барон держал в руках нож для разрезания бумаг. Внезапно он отвел взгляд от окна.

— Хочешь увидеть, чтобы увериться? Ты действительно хочешь увидеть dessous[17] моей дочери? Я спрятал его. Оно было здесь, в коробке, вместе со скорпионом и этой карточкой.

Да, Мок вспомнил, что на месте преступления не оказалось белья Мариетты. В связи с этим он даже приказал одному из своих людей проверить алиби всех фетишистов.

Фон дер Мальтен положил ножик и сказал дрожащим от ярости голосом:

— Послушай, Мок. Я запытал в подвале «убийцу», которого ты мне подсунул… Старого сумасшедшего еврея… Лишь одного человека я ненавижу больше, чем тебя, — истинного убийцу. Мок, ты используешь все свои возможности и найдешь его. Нет… не ты сам. Заново вести следствие должен другой человек. Кто-то извне, кого еще не запутала ни одна здешняя камарилья. Кроме того, ты уже поймал убийцу… Неужто же тебе снова искать его? Этак ты утратишь должность и медаль…

Барон перегнулся через стол, и теперь их лица разделяли всего несколько сантиметров. Мок ощутил несвежее дыхание.

— Ты поможешь мне или мне погубить твою карьеру? Сделаешь все, что я тебе скажу, или мне звонить фон Войршу и Краусу?

— Помогу, но только не знаю как. Что я должен делать? — без колебаний ответил Мок.

— Первый разумный вопрос. — В голосе барона все еще дрожала ярость. — Пошли в салон. Я представлю тебе кое-кого.

Когда барон открыл дверь салона, двое мужчин, сидевшие за столиком, мгновенно вскочили с мест. Невысокий кудрявый брюнет выглядел словно подросток, пойманный родителями за рассматриванием порнографических картинок. У того, что помоложе, худощавого шатена, в глазах было то же выражение усталости и удовлетворения, какое Мок замечал у себя в субботние утра.

— Господин криминальдиректор! — обратился барон к Моку. — Позвольте представить вам доктора Георга Мааса из Кёнигсберга и ассистента из берлинской криминальной полиции господина Герберта Анвальдта. Доктор Маас — приват-доцент Кёнигсбергского университета, выдающийся семитолог и историк, ассистент Анвальдт — специалист по преступлениям на сексуальной почве. Господа, это шеф криминального отдела полицайпрезидиума Бреслау, криминальдиректор Эберхард Мок.

Все трое кивнули друг другу, после чего по примеру барона сели. Хозяин столь же церемонно продолжил:

— Господин криминальдиректор любезно согласился оказать вам любую помощь. Досье и библиотеки к вашим услугам. Также господин криминальдиректор любезно согласился с завтрашнего дня принять ассистента Анвальдта к себе на должность референта для особых поручений. Я правильно понял вас, господин криминальдиректор? — (Мок, пораженный собственной «любезностью», кивнул в знак подтверждения.) — Господин Анвальдт, получив доступ ко всем досье и любой информации, начнет совершенно секретное следствие по делу об убийстве моей дочери. Я ничего не упустил, господин криминальдиректор?

— Нет, господин барон, вы не упустили ничего, — подтвердил Мок, соображая, чем усмирить гнев жены, когда она узнает, что первые дни отпуска ей придется провести в одиночестве.

В Бреслау стояла жара. Низина, в которой лежит город, плавилась в потоках раскаленного воздуха. Продавцы лимонада сидели под зонтиками на углах улиц, в магазинах и других помещениях, которые они сняли для торговли напитком. Им не было нужды рекламировать свой товар. Все они наняли помощников, которые доставляли им со складов ведра льда. Толпы взмокших людей, неустанно обмахивающихся чем попало, заполняли кафе и кондитерские на шикарной Гартенштрассе. Обливающиеся потом музыканты по воскресеньям играли марши и вальсы на Либихсхое, где под развесистыми каштанами и платанами дышали сухой пылью истомленные горожане. Скверы и парки заполняли старики, играющие в скат, и раздраженные бонны, пытающиеся унять перегревшихся детей. Гимназисты, не уехавшие на каникулы, давно забыли о синусах-косинусах и Германе с Доротеей и устраивали состязания по плаванию на Бюргерском острове. Люмпены с бедных, грязных улиц вокруг Марктплац и Блюхерплац выпивали цистерны пива, а по утрам валялись у ворот домов и в канавах. Мальчишки устраивали охоту на крыс, которые огромными стаями рыскали по помойкам. В окнах уныло висели мокрые простыни. Бреслау тяжело дышал. Производители и продавцы лимонада и мороженого потирали руки. Вовсю работали пивоварни. Герберт Анвальдт начинал расследование.

Полицейские сидели в зале для совещаний без пиджаков и с приспущенными галстуками. Исключение составлял заместитель Мока Макс Форстнер, который, хоть и потел в тесноватом пиджаке при затянутом галстуке, не позволял себе ни малейшей поблажки по части костюма. Его не очень любили. Причиной такой антипатии были его заносчивость и язвительность, которые он демонстрировал подчиненным в небольших, но обидно чувствительных дозах. То он критиковал, как немодный, фасон чьей-нибудь шляпы, то цеплялся к кому-нибудь за то, что тот плохо побрился, или из-за пятна на галстуке, то выговаривал по поводу каких-то мелочей, которые, по его мнению, дурно свидетельствуют о внешнем облике полицейского. Но в это утро жара лишила его всех аргументов в возможном споре по поводу гардероба подчиненных.

Дверь открылась, и вошел Мок в сопровождении худощавого шатена лет тридцати. Спутник Мока имел вид человека, которому не удается выспаться. Он подавлял зевоту, однако слезящиеся глаза все равно выдавали его. При виде светло-бежевого костюма Форстнер поморщился.

Как обычно, Мок первым делом закурил, и примеру шефа тотчас же последовали практически все полицейские.

— Добрый день, господа. Это наш новый коллега криминальассистент Герберт Анвальдт, до недавнего времени служивший в берлинской полиции. Ассистент Анвальдт с сегодняшнего дня принят в наш криминальный отдел на должность референта по особым поручениям, он ведет расследование, о ходе и результатах которого отчитывается только передо мной. Прошу все его просьбы исполнять самым тщательным образом. На время ведения этого дела ассистент Анвальдт является в соответствии с моим решением как бы вашим начальником, господа. Естественно, это не касается Форстнера. — Мок погасил сигарету и несколько секунд молчал, его люди знали, что сейчас будет сказано самое главное. — Господа, если поручения ассистента Анвальдта на некоторое время оторвут вас от текущих дел, без всяких колебаний отложите их на время. Дело, которое ведет наш коллега, сейчас важней всего. Это все, что я хотел сказать. Можете возвращаться к своим обязанностям.