История Энн Ширли. Книга 1 - Монтгомери Люси Мод

— Хватит воображать. Лучше одевайся и спускайся вниз, — прервала этот поток красноречия Марилла, когда Энн на секунду умолкла, чтобы перевести дух. — Завтрак уже на столе. Умойся и причешись. Окно можешь оставить открытым, одеяло откинь. И будь попроворнее.

Оказалось, что Энн, когда хочет, может быть очень проворной: через десять минут она уже спустилась вниз, одетая, умытая и аккуратно причесанная. Она чувствовала себя очень довольной, что выполнила все предписания Мариллы. Однако, как потом выяснилось, откинуть одеяло она таки забыла.

— А вот сегодня мне очень хочется есть, — заявила Энн, усаживаясь за стол. — Мир уже не кажется таким безнадежно мрачным местом, как вчера. Как хорошо, что светит солнце. Но я люблю всякое утро, даже когда идет дождь. Утром еще не знаешь, что произойдет за день, и у тебя есть простор для воображения. Но я рада, что сегодня не идет дождь, потому что в солнечный день легче выносить несчастья. Одно дело — читать про несчастья и представлять, как героически ты их переносишь, а другое — когда тебя самое постигнет несчастье.

— Господи, да помолчи немножко, — укорила ее Марилла. — Ну разве можно столько болтать?

Энн замолкла и больше до конца завтрака не произнесла ни звука. От этого Марилле стало не по себе — что-то в этом было противоестественное. Мэтью тоже молчал, но в этом, по крайней мере, не было ничего странного. За столом воцарилась гробовая тишина.

Энн все больше уходила в себя и ела машинально. Глаза ее были прикованы к синему небу за окном, но она его, казалось, не видела. Марилле вдруг пришло в голову, что, хотя эта странная девочка сидит здесь с ними за столом, душой она улетела куда-то далеко в заоблачную страну ее воображения. Ну зачем в доме такой ребенок?

Однако Мэтью определенно хотел, чтобы она осталась. Вот уж непонятно, что это на него нашло. Марилла с удивлением поняла, что и сегодня он не изменил своего желания и будет хотеть этого и дальше. Такой уж Мэтью человек: если ему что-нибудь втемяшится, то ничем эту дурь у него из головы не выбьешь. Он будет держаться за свое с молчаливым упорством, которое в десять раз убедительнее любых доводов именно потому, что не выражено словами.

Когда они закончили завтракать, Энн вышла из своей задумчивости и предложила вымыть посуду.

— А ты умеешь мыть посуду? — недоверчиво спросила Марилла.

— Умею. А еще лучше я умею ухаживать за маленькими детьми. У меня в этом громадный опыт. Жаль, что у вас нет маленьких детей, тогда бы я вам пригодилась.

— Ну, мне хватает того, что есть. С тобой одной достаточно хлопот, просто не знаю, что и делать. Какой все-таки Мэтью нелепый человек.

— А я считаю, что он замечательный человек, — возразила Энн. — Он отлично меня понимает. И согласен, чтобы я болтала сколько мне вздумается. По-моему, ему даже нравится меня слушать. Я в нем сразу почувствовала родственную душу.

— Если ты хочешь сказать, что вы оба с мозгами набекрень, — тогда вы и впрямь родственные души, — фыркнула Марилла. — Ладно, вымой посуду. Воды горячей не жалей и как следует протри все полотенцем. У меня и без посуды сегодня утром дел невпроворот. После обеда надо будет съездить в Белые Пески и повидать миссис Спенсер. Ты поедешь со мной, и там уж мы и решим, что с тобой делать. А когда закончишь с посудой, пойди наверх и заправь свою постель.

Энн весьма умело перемыла посуду, что была вынуждена признать даже Марилла, которая следила за ней исподтишка. Потом девочка пошла наверх убирать постель, и это получилось у нее не так хорошо — ей раньше не приходилось иметь дело с периной, и в результате она не сумела разгладить ее как следует. Так или иначе, дело было сделано, и Марилла, чтобы отвязаться от девочки, велела ей идти гулять.

Энн с сияющими глазами ринулась к двери, но на пороге остановилась, повернула назад и села за стол. Лицо ее померкло, словно кто-то накрыл его темным колпаком.

— Ну, что еще? — раздраженно спросила Марилла.

— Я боюсь, — ответила Энн тоном мученицы, которая отказывается от всех земных радостей. — Боюсь полюбить Грингейбл — ведь все равно мне здесь не жить! А если я пойду гулять и познакомлюсь с деревьями, цветами, садом и ручьем, я обязательно их полюблю. Мне и так тяжело, я не хочу, чтобы было еще тяжелее. Мне так хочется в сад, они все словно зовут меня: «Иди к нам, Энн, давай поиграем вместе!», но я, пожалуй, не пойду. Нельзя позволять себе полюбить что-нибудь, если у тебя все равно это отнимут. Поэтому я так радовалась, когда думала, что буду здесь жить. Я знала, тут так много всего, что можно любить. Но это был только краткий сон. Я уже проснулась. Я смирилась со своей судьбой, но гулять не пойду, так как боюсь, что смирение мое пройдет и я опять буду роптать на судьбу. А как зовут эту герань, что стоит на окошке?

— Это герань с яблочным ароматом.

— Нет, я спрашиваю не про то, как называется этот сорт! Как вы ее сами называете? Разве у нее нет имени? Можно, я придумаю ей имя? Я назову ее… как бы ее назвать?.. Назову ее Милашка. Можно, я буду звать ее Милашкой, пока нахожусь здесь? Пожалуйста, можно?

— Господи, мне-то какое дело! Только зачем давать имя кусту герани?

— Мне нравится, чтобы у всех было имя, даже у цветка в горшке. Тогда он делается похожим на человека. А может, герани обидно, когда ее называют просто герань? Вам ведь не хотелось бы, чтобы вас звали просто женщина, правда? Да, я буду звать ее Милашка. Я уже придумала имя и для вишни, что растет у меня под окном. Я назвала ее Снежная Королева, потому что она белая как снег. Конечно, она не всегда будет в цвету, но можно ведь это вообразить!

— Ну и девчонка, сроду такой не встречала, — бурчала себе под нос Марилла, спускаясь в погреб за картошкой. — Но Мэтью прав — она и впрямь забавная. Все время ждешь — что она еще скажет? Так она и меня, глядишь, заколдует. Мэтью уже попался. Как он на меня посмотрел, когда уходил в поле: дескать, я по-прежнему стою на своем. Если бы он не молчал, а вел себя как другие мужчины! Тогда можно было бы с ним поспорить, доказать, что он не прав. А что делать с таким, который только глядит?

Когда Марилла вернулась из своего паломничества в погреб, Энн сидела у окна, подперев подбородок кулачком и глубоко задумавшись. Марилла не стала ее беспокоить, и девочка просидела так до обеда.