Губернатор - Александр Проханов

Глава 5

Плотников возвращался в свою губернскую столицу, когда начинало темнеть. На въезде в город, где еще недавно тянулось болото и запущенный пустырь, теперь возвышались странные сооружения. Среди них угадывалась Спасская башня, мечеть с минаретами, английский Биг-Бен, американская статуя Свободы. Строения празднично озарялись, над ними пробегали разноцветные сполохи, взлетали шутихи. Там шел праздник, и Плотников порадовался этому многоцветному веселью, которое бушевало на месте недавнего пустыря. Странные сооружения были воздвигнуты по прихоти заезжего миллиардера Головинского, с которым Плотников все еще не был знаком. И это было упущением.

Городской центр, где жил губернатор, туманился фонарями после прошедшего ливня. Центральная улица сберегла множество ампирных особняков, великолепных колоннад, торговых подворий. Радениями реставраторов они превратили центр города в заповедник. Деревья вдоль тротуаров были оплетены хрустальными гирляндами, словно их усыпали бриллианты. Вечерняя молодая толпа праздно двигалась среди стеклянных деревьев, оседая в кафе, усаживаясь прямо на воздухе под влажными от дождя балдахинами. Льдистым потоком струились автомобили, и фары, полные белого огня, столбами отражались в мокром асфальте. Улица выходила к озеру, вокруг которого зеленел парк, играла музыка, крутилось колесо обозрения с огненными спицами. Вычерпывала из листвы разноцветные люльки. Через озеро, продолжая улицу, вел пешеходный мост, уставленный фонарями, которые опрокидывались в воду золотыми веретенами.

Плотникова радовала красота губернской столицы, которую он украшал, как украшают витрину. Его новый фешенебельный дом находился в глубине квартала, заслоненный арками и колоннами старых торговых рядов. Теперь в них размещались дорогие бутики, были выставлены французские и итальянские костюмы, на черном сафьяне мерцали бриллианты. Дом губернатора охранялся, гостеприимно растворились ворота, постовой в полицейской форме отдал честь.

Жена Валентина Григорьевна, Валя, встретила его рассеянным взглядом в гостиной. Она сидела в кожаном кресле, среди нарядного убранства, которое сама подбирала, радуясь новой великолепной квартире. Теперь же, в темном домашнем платье, небрежно облекавшем располневшее тело, она выглядела усталой и тусклой. Глаза не вспыхнули, как бывало, при появлении мужа. Плотников, боясь с ней встретиться взглядом, от порога стал говорить:

– Как я устал, Валя! Какой тяжелый сумбурный день! Наш сталеплавильный магнат Ступин, задержка с пуском трубопрокатного цеха. А ведь это президентский проект. И еще это Копалкино, ну ты знаешь, там раньше был совхоз-миллионер. Теперь Закопалкино, люди совсем одичали. И еще один священник блаженный, отец Виктор, Сталина хочет сделать святым. Но я в этом мало что понимаю. Это по твоей части. Люди, люди, от них устаешь ужасно!

Он говорил торопливо, не глядя ей в глаза. Мучился оттого, что фальшивил. Раздражался, но не на себя, а на нее. Она вынуждала его лгать, заставляла мучиться. В этом была ее вина перед ним. Он ловил себя на этой двойной неправде, и это увеличивало раздражение.

– Ты голоден? Ужин готов, – сказала жена.

– Да нет, десять обедов на день. Всякий хочет за стол усадить. Какой уж там ужин!

Жена была рассеянна. Казалось, к чему-то прислушивалась в себе самой. Не улавливала в словах мужа фальши. И Плотников успокоился. Ждал, когда сможет пожелать жене «спокойной ночи» и отправиться спать в кабинет.

– Клавдия Константиновна звонила, просила помочь. У нее дачный участок хотят забрать, будто бы он не оформлен. – Жена произнесла это тихо, вяло, глядя куда-то мимо Плотникова.

– Помогу, – сухо ответил Плотников. – Все твои подруги о чем-то просят. Пусть обратится к Притченко, я распоряжусь.

– Еще Роза Яковлевна Зактрегер, директор музыкальной школы, просила, чтобы дали денег на ремонт классов. От потолка штукатурка отваливается.

– Да ведь я же ее принимал! К сентябрю сдаем новую музыкальную школу, в которую выписали из Германии небольшой орган. Пусть потерпит до сентября и не сажает детей под аварийный потолок!

– Еще поймал меня на улице Лаптев. Просил посодействовать. Чтобы ты выделил ему под жилую застройку участки за озером. Хочет построить элитное жилье для иностранных специалистов. – Жена передавала эти просьбы, к которым Плотников привык. Люди использовали жену, ее доверчивость и отзывчивость, для достижения своих материальных нужд.

– Лаптев, говоришь? Лакомый кусочек отхватить хочет! Пусть освоит пустыри на болотах! Осушит, проведет дорогу, водопровод, газ и там строит свое элитное жилье! Губерния не станет оплачивать из своего кармана его фантазии! И прошу тебя, Валя, отсылай ты их всех ко мне, в порядке живой очереди! – Плотников сердился, но одновременно был рад тому, что жена не заметила его фальши. – Давай почивать!

Тихо, в туманной сладости, проплыло озеро с серебряной полосой от лодки. Деревья под ветром, похожие на огромных бушующих борцов. Роза, отяжелевшая от дождя. Хотелось уйти в кабинет и там, в темноте, засыпая, еще раз пережить восхитительные мгновения, увидеть обожаемое лицо.

– Ты знаешь, Ваня, мне снился такой странный сон. Будто я подхожу к колодцу и хочу достать воды. Но не нахожу рукоятку от ворота, чтобы поднять ведро. Ищу, мучаюсь и, наконец, нахожу. Начинаю крутить, цепь наматывается, а ведро не появляется. Я изнемогаю, но кручу из последних сил. И вдруг появляется ведро, помнишь, такое было в Лаговском, когда мы с тобой поженились. Смятое, с трещиной. Из него бежала струйка. Я достаю ведро, но не пью, а выливаю воду в деревянное корыто, вижу, как вода плещется, блестит. И вдруг появляется лошадь и начинает пить из корыта. Губы темные, глаза с белесыми ресницами, дышащие ноздри. И мне так хорошо, я так рада, что достала воду лошади. Что значил этот сон, не пойму.

– Давай посмотрим в Интернете толкование снов. Наберем: «Сон, вода, лошадь, овес, геликоптер».

Он засмеялся, окончательно успокаиваясь и отшучиваясь. Вдруг испытал отчуждение к жене, к ее усталому, подурневшему лицу, к начинавшим отвисать щекам, к седым вискам, которые она перестала красить. К этому странному, из каких-то косных глубин сну. И вспомнилось восторженное лицо Леры, ее свежие губы, голое прелестное плечо, когда она рассказывала о волшебном русском языке.

– Я не люблю Интернет, – тускло сказала жена. И, глядя на ее несвежее платье, ноги в домашних шлепанцах, синюю венку, взбухшую на ноге, он с болью и состраданием вспомнил то лучистое, дивное время, когда она, исполненная красоты, цвела в своем раннем материнстве. Кормила грудью новорожденного сына, и в ее темных прекрасных глазах была нежность и умиление. Или шла в шелковом бирюзовом платье, на высоких каблуках, царственная, стройная, и встречные мужчины восторженно смотрели ей вслед.

– Спокойной ночи, Валя. Пора отдыхать. – Он повернулся, собираясь уйти.

– Подожди. Я хотела тебе сказать.

– Что?

– Я больна. Врач Сергей Семенович Куличкин провел исследование и сказал, что я больна и болезнь запущена.

– Как? Чем больна?

– Не хотела тебе говорить. Думала, обойдется. Когда ездила в Оптину пустынь, молилась, и как будто стало полегче. Но теперь началось обострение.

– Неужели онкология?

– Да.

Плотников смотрел на жену, притихшую, печальную, покорную. В ее тусклом голосе, в том, как она сутуло и безвольно сидит, в неряшливом платье и шлепанцах была обреченность. Плотников с ужасом видел, что в ней поселилось темное молчаливое чудище и медленно растет, расползается, занимает все больше и больше места. Жена несет в себе это безмолвное темное чудище, которое пускает в ней свои страшные отростки. Не в силах ему сопротивляться, покорно ему отдаваясь.

– Но как? Почему молчала? Надо лечиться! Есть прекрасные врачи, лучшие клиники! Поедешь в Германию!

– Клавдия Константиновна хочет познакомить меня с одним человеком. Он лечит «живой водой». У него есть лаборатория. Он изготовляет в ней «живую воду». Опухоль рассасывается, даже самая запущенная.

– Дичь! Идиотизм! Колдуны, шарлатаны! Вместо того чтобы обратиться к врачам, ты знаешься с церковными старухами и бессовестными шарлатанами!

– Не кричи на меня! Зачем ты на меня кричишь? – Она заплакала. И он в порыве нежности, любви и бессилия шагнул к ней, обнял, прижал к груди ее голову, чувствуя, как она вздрагивает, всхлипывает, прижимается к нему, как к последней опоре.

– Валя, родная, все будет хорошо. Мы справимся.

Дверь в гостиную отворилась, и появился сын Кирилл. Встревоженный, с круглым юношеским лицом, на котором сияли вопрошающие глаза.

– Мама, папа, что здесь происходит?

– Ничего, Кирюша, так, печаль набежала, – произнесла жена, отирая рукой слезы, – Я пойду отдыхать, а вы посидите. На кухне есть ужин. – И она ушла, тяжело ступая. И Плотников, глядя ей вслед, подумал, что она отягчена страшной ношей, носит жуткий, созревающий в ней плод.